Убьет кого-то.

Разорвет руками на части и окропит землю кровью.

Он кричал… сквозь рыдания.

И от этого волосы вставали дыбом.

Казалось, что весь Чертог вмиг замер и застыл, впитывая в себя этот крик и теряясь от боли и ужаса.

Что сделали со смешливым озорным Лексом, чье обаяние было больше самого Ванкувера?

Я замерла и вся сжалась, когда увидела, как мимо распахнутой настежь кухни прошли Варг и Бьёрн, которые буквально волокли на себе Лекса.

Он был просто в ужасном состоянии.

Вернее, все трое.

Хватило и пары секунд, чтобы понять, что мужчины бледны, сосредоточенны и просто в ужасном настроении.

— Господи боже… — прошептала Хэльга первой, выражая в данном случае общие эмоции.

И мои в том числе.

Женщина прижала руки к груди, что-то зашептав на своем языке, словно молилась.

— Плохи дела, — ввалился на кухню один из викингов, чьи глаза напоминали два блюдца, а длинные волосы были всклочены, словно он пробирался через заставу врагов, чтобы добежать до нас. — Убили главу русского квартала!

Ахнули все одновременно, а я прижала ладонь к губам, в первую секунду подумав не о Лексе… А о том, что Варг потерял того, кто стал ему вторым отцом.

Снова потерял.

**********************

В груди было месиво.

Словно мне выстрелили из дробовика, но я почему-то остался жив.

Не было ни слов, ни мыслей.

Только дышать было больно.

Эта блядская судьба никак не хотела угомониться и кидала в новый ад, когда только начинало казаться, что всё может быть не так и плохо!

Она словно проверяла меня на прочность, каждый раз что-то ломая внутри, когда отбирала тех людей, к которым я был искренне привязан.

Которых я любил, как только мог.

Алексей-старший должен был жить!

Он должен был увидеть своих внуков и правнуков и умереть тихой смертью в кругу семьи через много-много лет!

Но, черт возьми, только не сегодня!

Только не так, что от него не осталось практически ничего, что можно было бы похоронить!

— Надо бы, чтобы Лекса осмотрел док.

Я поднял глаза на Бьёрна, который вошел в кабинет и выглядел, прямо скажем, не самым лучшим образом после бессонной ночи.

И с новыми шрамами где-то глубоко внутри.

Так глубоко, что невозможно вылечить.

И забыться тоже невозможно.

Знаю, что я выглядел ничуть не лучше.

Пропахший гарью, с сажей на одежде. С адом в глазах. С дырой в груди, которая уже не зарастала.

Я тяжело потер переносицу, замечая, что мои пальцы дрожат, и встал с края стола, чтобы достать бутылку водки и рюмки, отозвавшись:

— Пусть пока спит. Дай ему пару часов на этот омут, потому что потом будет еще хуже. Сожженные руки — это ничто по сравнению с тем, что он будет чувствовать, когда проснется и поймет, что всё это паршивая реальность, а не кошмарный сон.

Я знал это по себе.

Проживал снова каждую гребаную минуту смерти собственной души во второй раз.

И если бы только была хоть одна возможность не дать Лексу пережить это, я бы сделал всё.

Не пожалел бы собственной никчемной жизни, потому что собственная смерть не так страшна, как жизнь, в которой ты будешь винить себя за то, что не успел.

Не смог.

Не защитил.

Вид Лекса стоял перед моими глазами, и я знал, что не смогу забыть страшной минуты, где мой друг раскидывал руками обгоревшие части машины в попытках отыскать собственного отца.

Хотя бы что-то, что могло остаться после чудовищного взрыва, от которого части его джипа разлетелись на несколько десятков метров, ударной волной выбив все стекла в близстоящих домах.

Он кричал до хрипоты и звал его, с безумными глазами кидаясь по черному выжженному асфальту, где не было даже крови… Надежда умирает последней. И она еще жила в Лексе, даже если сердце разрывалось и сводило с ума от боли, потому что оно понимало: отца больше нет.