– Отдохнула бы ты денек, доченька, зауморишь себя работой раньше времени, – причитала мать.

Но Любаше словно не сиделось на месте в последнее время. Сделав одно дело, она тут же бралась за другое – и так до самой ночи. Но все же перемена в девушке была на лицо. Она перестала выходить из дома, перестала гулять и болтать под окнами с подругами, даже с родными почти не говорила. Большие глаза ее постоянно были наполнены темной грустью. А когда Любаша думала, что ее никто не видит, эта грусть перерастала в самую настоящую тоску. Тогда на девушку было горько смотреть.

Мать, бывало, подойдет к Любаше и долго, ласково гладит ее по голове, как маленькую.

– Может на вечорку сегодня сходишь, Любаша? Анька на прошлой неделе снова подходила, про тебя спрашивала.

– Нет, маменька, не хочу, – отвечала Любаша и отворачивалась от матери.

Мать горестно вздыхала, и уходила на кухню хлопотать по хозяйству. А вечером шептала мужу, когда тот ложился рядом с ней в постель:

– Поди влюбилася она? Вон, в Алешку-соседа. В детстве-то они не разлей вода были! Тот в октябре женится, вот она и сохнет по нему, печалится…

– Вас, баб, не понять! Отстань, Матрена, спать охота. Печалится-перепечалится!

Женщина грустно вздыхала, шептала в ночную темноту молитвы и искренне надеялась, что после того, как Алешка женится, дочкины слезы, наконец, высохнут…

***

Осень пролетела быстро. Пришла зима. Любаша смотрела в маленькое оконце на хлопья снега, плавно кружащиеся в воздухе, и думала о том, что еще вчера на землю упал первый желтый лист, а сейчас уже все кругом покрыл снег.

Застелив постель, Любаша села и посмотрела на свой округлившийся живот. Совсем недавно она с ужасом поняла, что в ее чреве растет ребенок. Ребенок, зачатый в ночь, которую она хотела вырвать из памяти, в ночь, которая сломала ее жизнь – переломила пополам, словно тонкую сухую веточку. Любаша часто задавалась вопросом: чем она провинилась, за что ей посланы такие страдания? Но ответов не находила.

Любаша так никому и не рассказала о том, что с ней случилось в лесу. Сначала она остро переживала свою боль, потом ей было нестерпимо стыдно, а позже, когда чувства притупились, она уже не могла выдавить из себя то, что крепко-накрепко заперла внутри себя…

Встав с постели, Любаша подошла к большому сундуку, в который маменька собирала ее приданое, открыла тяжелую крышку, достала оттуда кусок ситца, отрезала от него длинную, широкую полосу и, обмотав выпирающий живот, туго затянула ткань, завязала концы узлом.

– Любашка, поднеси горшок, раз уж ты тут, – прошепелявила бабушка, приподнимаясь на подушках.

Любаша вздрогнула, быстро натянула на себя исподнюю рубаху и испуганно оглянулась на старуху. Но та смотрела поверх Любашиной головы полуслепыми глазами и протягивала дрожащую руку в ожидании ночного горшка.

Любаша прижала ладонь к груди, в которой отчаянно громко билось сердце, достала из-под лавки горшок и подала его бабушке.

***

В один из морозных зимних дней к Любаше пришли сваты. Вот так просто – свалились, как снег на голову, даже маменька ахнула от удивления. Потом выяснилось, что это отец заранее похлопотал, а дома предупредить забыл. Несколько дней назад он встретил в соседнем селе старого товарища и за очередной стопкой самогона выяснилось, что у обоих дети – на выданье.

Мужчина, уже сильно захмелевший к тому времени, решил, что хватит дочери сидеть на его шее – надо отдать ее замуж, и все тут. Да и с товарищем породниться семьями – святое дело.

Любаша за столом сидела бледная, молчаливая, на вопросы лишь кивала головой или растерянно пожимала плечами. Изредка она искоса поглядывала на парня, который даже не догадывался о том, что под просторным сарафаном Любаша прячет живот, который увеличивался в размерах день ото дня. Ей было жаль и себя, и парня, который тоже время от времени поглядывал на нее с любопытством.