Меня это сбивало с толку – я, наоборот, прожив много лет в разных странах, понял: я русский, и это прекрасно. Я сделал осознанное решение вернуться в свою страну, но, приехав, всюду встречал тех, кто ее презирает.

И эти следы пренебрежения к самим себе встречались повсюду, они бросались в глаза. Я ходил по оживленным улицам городов – от Москвы до Владивостока, – и меня удивляло, что почти все заведения называются иностранными словами. Ice Cream вместо «Мороженое», Waffles вместо «Вафли»…

Я понял, что слишком долго пробыл в других странах и образ России, оставшийся в моей голове, во многом далек от реальности, идеализирован. На деле же мы во многом перестали быть Россией. Это было тем страннее, что с каждым годом страна вела себя все более независимо, смелее отстаивала свои интересы в мире. Но при этом словно все больше распадалось национальное сознание.

– Мы на оккупированной территории, что у нас все на иностранном языке? – сказал я однажды близкому другу, когда мы вместе гуляли по Сочи. – Блин, Waffles вместо «Вафли»! И ладно бы это были туристические заведения для иностранцев, так ведь нет же. В них нет английского меню, там официантка ни бельмеса по-английски не знает! Спорим, там работники даже не в курсе, как это произносится, говорят «вафылс», хотя должно быть «уоффлз». Это просто невежественное подражание, обезьянство!

Друг поморщился и сказал, что никак не ждал от меня, годами жившего за бугром, такой «ватной душноты».

Я даже растерялся, так как не очень понимал, что значат последние два слова.

– Я вернулся в Россию, чтобы говорить на родном языке, – проворчал я в ответ, – а не коряво произнесенными иностранными словами.

– Я вот, наоборот, с удовольствием не видел бы ничего русского… – бросил мой друг.

Я тогда едва не вспылил, не спросил, может, он и меня – тоже, вообще-то, русского – видеть не хочет? А как насчет того парня, что в зеркале?..

А ведь этот мой друг не страдал либерализмом головного мозга, не был невротиком или дураком. Когда объявили мобилизацию, он вернулся в Москву с Кавказа, где жил в горах. Чтобы, если призовут, успеть купить хорошее снаряжение и как следует попрощаться с семьей.

Это было самое удивительное и горькое – смердяковские предрассудки, привычка говорить презрительно обо всем русском, до какой-то степени проникла даже в самых достойных людей.

Я не зря начал тут с вывесок. Ведь язык и тексты – основной инструмент мышления. То, как мы думаем, прежде всего отражается в нашем языке. А современный разговорный русский тяжело болен излишним обилием англицизмов.

Писатель Евгений Водолазкин прекрасно сказал на эту тему: «Добро бы заимствовались те слова, для которых нет русского соответствия, но часто ситуация иная. Например, есть слово “обзор”, на место которого приходит “дайджест”. Почему – дайджест? Потому что круто, и мы – как взрослые. На самом же деле, чрезмерное употребление иностранных слов – следствие комплекса неполноценности, который мы, к сожалению, до сих пор испытываем».

Я бы добавил, что не только «до сих пор испытываем» – последние пару десятилетий этот комплекс у нас страшно обострился.

Почему вывески пишут по-иностранному? Видимо, подсознательно людям кажется, что это почему-то лучше, чем по-русски. Люди не только по умолчанию предпочитают все иностранное, они воспитывают в этом своих детей.

В первые дни после начала СВО, когда все были в шоке от лавины западных санкций, я стал свидетелем забавного диалога между мамой и сыном семи лет от роду.

– Как это теперь не будет «Нетфликс»? – поражался малыш. – Где же я буду смотреть мультики? Как не будет найков, что же я буду носить? Неужели и кока-колы тоже не будет?..