И там, внутри, по темным коридорам, искать тебя,
И шорохам внимать пугливо;
Стыдливую любовь сменить безумствами;
И влагу страсти пить…
Так снилось мне.
Но сны пришли иные.
Морей зеленых диво! Венеция! Прости!
Родных полей я чую тишину…
И вновь я ваш, желтеющие нивы!
И вы, леса…
Кровь ранней осени на бледных листьях ваших
Милее мне, чем царственный и пышный багрянец
Красавицы заморской.
Странная Россия!
Твою я песню слышу.
Сердце верит песне…
Чудесней мир вокруг:
Ты улыбнулась мне таинственной улыбкой;
Стан твой нежно-гибкий склонился над криницей;
Вон дикой вереницей проплыли журавли;
Вон в небе облак сизый…
Как зыбок путь мой!
Пусть… Люблю…
Венеция
Как близко та, чье имя тайна!
Как близок мой последний день…
Но вот, я знаю, неслучайно
Венеции мне снится тень.
То тихий плеск ее лагуны,
То пьяццы блеск и белый свет,
Лепечут, шепчут нежно струны,
И лепет их – любовный бред.
Она, закутанная в шали,
А он? Не я ли этот он?
И в сердце страсти и печали
Смешал венецианский сон.
Так этот мир – как берег Леты —
Очарования и сны:
Любви таинственной обеты,
Дыханье неземной весны.
И тишина – как укоризна
Хмельной душе – во мне поет:
Узнай, поэт, твоя отчизна
У берегов Летейских вод.
8 февраля 1920 г.
Воспоминание
Венеция почила в тихом сне,
И тихий лепет струн – как шепот сонный, —
И лунный свет подобен пелене,
Раскинутой над ночью благовонной…
Таинственная! Ты – со мной вдвоем —
Нам суждено изведать страх забвенья.
И кажется, что вот сейчас умрем
От нежного, как сон, прикосновенья…
Ада Чумаченко
Венеция
Какой Венецией, – смотри!
Москва прикинулась сегодня.
На поле розовой зари
Мосток, как брошенная сходня,
И зыбко пляшут фонари
В разливах темных луж сегодня.
И вечер в зеркале канав,
Совсем как в зеркале лагуны,
Считает, крылья разметав,
Огней натянутые струны
И смотрит в зыбкий блеск канав,
Совсем как в зеркало лагуны.
А здесь, под аркой, у ворот,
В платке, накинутом на плечи,
Весна, как девушка, поет,
Поет и ждет желанной встречи,
А ветер ей целует рот,
И шаль с волос ползет на плечи…
1925 г.
Николай Шатров
«Я положил себе за правило…»
Я положил себе за правило:
Не вмешиваться ни во что!
Хотя б всю землю окровавило,
Лишь полы подколю пальто.
Земля… Приветствую конец ее,
Чуть шляпу приподняв на миг.
Моя любовница – Венеция!
Бог к Адриатике приник.
Любыми прохожу каналами,
Дробящими кристалл звезды.
За всеми флагами линялыми
Цветут подводные сады.
Где музыка (не ваша грузная)
Хрустальной люстрою звенит.
А люстры светятся медузами,
Всплывая во дворцах в зенит.
Я встречусь, наконец, не с жалкими
Рабынями ночных минут,
Холоднокровными русалками,
Что так позорно к людям льнут.
Но, переполненный терпением,
Не зная в вечности преград,
Усну, завороженный пением
Душ, ввергнутых страстями в Ад.
Дмитрий Шаховской
Венеция
Страна, где голуби некрылы,
А сторожит их пленный лев,
С брегов младенческого Нила
На крыльях тяжких прилетев, —
Я мерно плыл в твоем канале,
Когда у узкого крыльца
Mеня, в гондолах двух, нагнали
Четыpе маски… Их лица
Лицом нагим не привлекая,
Следить я начал скорый ход
Гондол упругих. Так за Каем,
Вдруг, Кая легкая идет.
Гондолы шли… У поворота
(Опять у узкого крыльца)
Мелькнуло в черных лицах что-то —
Без глаз, без света, без лица.
Приостановлен в созерцаньи,
Поэму новую творя, —
Я бросил взор на тихий, ранний
Лимонный отсвет фонаря.
И там увидел, что пустое
Вокруг и – мертвое лицо;
Нет ни поэтов, ни героев, —
Ни бесноватых, ни слепцов, —
Одни лишь хладные провалы,
Провалы вниз, провалы вдоль,
На гондольерах, на каналах,
На буквах огненных: «Бристоль».
Георгий Шенгели
«В голубом эфира поле…»
В голубом эфира поле
Ходит Веспер золотой.