И многих красавиц и славных вождей
Возил я в гондоле своей.
Гондола скользила по сонной волне;
Я пел им про счастье в далекой стране,
Про роскошь Востока, про давние дни, —
И песне внимали они.
Я пел им про счастье заветной мечты,
Про вечную славу земной красоты,
Я в песне сулил им блаженные дни, —
И песне внимали они.
Я пел им о темных решеньях судьбы,
Я пел им про тщетность безумной борьбы,
Про смерть, стерегущую их в тишине, —
И сердце смеялось во мне!
В гондоле своей Дездемону я вез:
Я пел ей про счастье несбыточных грез,
Про ласки и слезы в ночной тишине, —
И сердце смеялось во мне!..»
Не шепчутся волны, дробясь серебром,
И песня звучит в полумраке ночном
Так гордо, так властно, как будто она
Нездешней мечтой рождена.
«И минет веков утомительный бред,
И смоется морем затерянный след
От жизни, когда-то кипевшей кругом —
Роскошным, пленительным сном.
И новые люди придут, и, со мной
По взморью плывя, в час дремоты ночной,
О жизни отцветшей вздохнут – и опять
О будущем станут мечтать.
И песню спою я в ночной тишине:
Спою им про счастье в далекой стране,
Про вечную юность, про светлые дни —
И песне поверят они.
Послушной мечтой убаюканы вновь,
Поверят они, что бессмертна любовь,
Что счастье и радость их ждут впереди,
И сердце взыграет в груди.
Но, в сердце взглянув темнотой моих глаз,
Я встану виденьем в полуночный час,
И смех мой раздастся, над морем звеня, —
И люди узнают меня!»
Не плещутся волны, дробясь серебром,
А хохот несется в молчанье ночном
Над водным простором, над гладью немой,
Над сонной пучиной морской.
И в дымчатой тучке исчезла луна…
Туманным покровом оделась волна… —
Смотри, на корме гондольера уж нет, —
Там голый белеет скелет!
И череп, осклабясь, взирает на нас…
Что в свете страшней темноты его глаз!
И слыша, как хохот звучит в тишине,
Ты с криком припала ко мне…
И чары ночные прогнал этот крик, —
Как жизни призыв, он мне в душу проник,
И в мир обольщений и призрачных грез
Он слово живое донес!
И призрак исчез, как видение сна, —
И снова все смолкло… Простор… тишина…
А там, на корме, озаренный луной,
Стоит гондольер молодой.
Глеб Сазонов
Пиранези
От улыбок на Риальто, от лагун святого Марка
Без цехина и без друга увезет мальчишку барка
Далеко, в края чужие – к храмам Весты и Кибелы,
К обелискам и фонтанам, к башне царственной Метэлы.
Полный смутных ожиданий удивительных видений,
Тихо, тихо по лагуне проплывает юный гений…
И узнают в гордом Риме и народ и властелины,
Что прекраснейшее в мире – позабытые руины!
Марк Самаев
«Где-то с детства Венеция есть…»
Где-то с детства Венеция есть.
И в гондолу, качнув ее, прямо
из постели я мог перелезть
через позолоченную раму.
В годы, вычитанные из книг,
уходить уже дальше старался,
под случайными взглядами тих,
в закоулках блаженно терялся.
Выйдет девушка из‐за угла,
светом выхвачена напряженно,
и шепчу: «Подожди, ты могла,
ты любила, ты знала Джорджоне,
ты…» Но здесь, в этой общеземной
духоте и бензинной пылище,
я постиг, что везде под луной
только Кунцево, только Мытищи.
1966 г.
Сергей Сафонов
«Странно на душе, тоскливо отчего-то…»
Странно на душе, тоскливо отчего-то,
Несмотря на праздник радостного дня…
Точно я сегодня хоронил кого-то,
Точно кто-то близкий умер у меня…
Вижу из окна, как белые ступени
Мраморной террасы обдает прибой,
Как колышат волны прорезные тени
На груди залива бледно-голубой…
И сдается мне, что вечно так продлится:
Вечно будет море жалобно роптать,
Вечно будет сердце так же все томиться —
И прибоя всплески глухо повторять…
Венеция, 1893 г.
Венецианские грезы
Целый день к земле залив ласкался
С тихим плеском, с ропотом влюбленным…