Ярослав упорно настаивает на признании святыми княгини Ольги, варягов-христиан (отца и сына), убитых язычниками в Киеве при Владимире, и своих братьев Бориса и Глеба. Канонизация Ольги и варягов-мучеников была решительно отклонена Византией, но настойчивость Ярослава в отношении Бориса и Глеба сломила упорство императора. Ярославу удалось добиться канонизации своих братьев князей Бориса и Глеба и тем самым увенчать ореолом святости и свою собственную княжескую власть.

Установление почитания первых русских святых явилось торжеством национальной политики Ярослава и приобрело формы национального культа. Память Бориса и Глеба праздновалась с необычайною торжественностью шесть раз в году. День 24 июля – главный из этих празднеств – причислялся к великим годовым праздникам.

Почитание Бориса и Глеба быстро перешагнуло русские пределы. В самой Византии был принят этот культ: в константинопольской Софии была поставлена икона Бориса и Глеба; в Испигасе была построена им церковь[51]. Сохранился армянский рассказ о Борисе и Глебе[52].

Наконец, культ Бориса и Глеба был установлен и в Чехии: в Созавском монастыре был построен в их честь придел.

Эти политические идеи Ярослава получили наиболее яркое воплощение в «Слове о Законе и Благодати» пресвитера загородной дворцовой церкви Ярослава в Берестове – Илариона, ставшего затем первым Киевским митрополитом из русских.

Исследователи неоднократно обращали внимание на стилистические и идейные соответствия «Слова» Илариона и первоначальной русской летописи[53]. Замечательно, однако, что все эти совпадения падают в летописи только на ту часть ее, которую мы выделили выше и условились называть «Сказанием о распространении христианства на Руси».

И «Слово» Илариона, и «Сказание» основываются на общем материале выдержек из Священного Писания. Можно было бы думать, что совпадения эти случайны, если бы цитатный материал не сопровождался одинаковыми толкованиями и одинаковыми замечаниями.

И в «Слове» Илариона, и в «Сказании» одинакова характеристика языческой дохристианской Руси. И в «Слове», и в «Сказании» подчеркивается, что бес изгнан из страны, не видевшей апостолов[54]. Но и в «Слове», и в «Сказании» говорится о том, что, хотя апостолы не приходили на Русь, «апостольская труба» огласила Русскую землю наравне со всеми странами мира[55].

Единственные из русских источников и «Слово», и «Сказание» единогласно свидетельствуют о человеческих жертвоприношениях в языческой Руси[56].

Одинаково изображено в обоих произведениях крещение Владимира и Руси. Владимир свободно, по своему усмотрению, а не по греческой указке избирает византийское христианство среди других религий. Рассказывая о событиях крещения, автор «Сказания» подчеркивает, что Владимир мог принять любую религию: магометанскую, еврейскую, христианство Западной Европы, но избрал восточное православие по своему личному усмотрению. Та же самая идея лежит и в основе «Слова» Илариона. Иларион подчеркивает личную инициативу Владимира в принятии христианства. Владимир пришел к Христу «токмо от благааго помысла и остроумия»[57].

Полностью совпадает и в «Сказании», и в «Слове» похвальная характеристика крещения Руси. Она выдержана в одинаковых образах: язычество – ночь, христианство – день[58]. В тождественных выражениях и в «Слове», и в «Сказании» восхваляется крещение.

Иларион говорит, что на месте разрушенных капищ Владимир ставил церкви, на месте поверженных идолов явились иконы святых, бесы бежали, крест осиял города, были поставлены священники; епископы, и пресвитеры, и дьяконы возносили «бескровную жертву»