Но все оказалось напрасным. Дети, родившиеся в деревне, умерли или оказались мертворожденными. Но, что еще хуже, трое наших детей страдали от деревенской жизни столь же сильно, как моя жена от городской. Они задыхались в этом узком мирке, росли грубыми и вспыльчивыми. Сан священника сделал меня и всю мою семью свободными, и по закону они не были обязаны жить в одном и том же месте. Один за другим, едва подрастая, дети покидали нас.

Сперва отправился в море Франьо. После нескольких плаваний его корабль бесследно исчез. Или он потерпел крушение, или его захватили пираты или работорговцы. Кто знает, быть может, мой сын сейчас евнух в гареме какого-нибудь турка.

Зинке повезло больше. Она вышла замуж за купца, когда мы были в Шибенике, – не спросив нашего благословения, чуть ли не на следующий день после первой встречи. Мы ничего не смогли поделать, потому что обвенчавший их священник был земляком того купца, и она отправилась вместе с мужем в Австрию. С той поры она не прислала нам ни единой весточки. Я молюсь о ее счастье.

А потом сбежал и наш младший сын Юрай. Он сейчас в Сплите, работает у венецианского торговца – а ведь Венеция наш старинный враг! Один мой знакомый купец по милости своей иногда навещает меня и рассказывает о его жизни, но сам Юрай так и не написал мне ни строчки.

Ты, наверное, догадался, как терзалось сердце несчастной Сены, как тосковала она о детях. Через несколько лет после того, как Сена родила последнего ребенка, она перестала разговаривать и почти не двигалась – лишь лежала на постели, уставившись в потолок пустыми глазами. И хотя я рыдал, когда она десять лет спустя умерла, я знаю, что Господь смилостивился над ней. А наша маленькая дочурка тогда еще была жива.

Томислав тряхнул головой и усмехнулся.

– Ты, наверное, подумал, что я раскис от жалости к себе, – произнес он, выйдя из мира воспоминаний. – Вовсе нет. Господь подарил мне немало утешений: себя самого, зеленые леса, музыку, шутки, дружбу, доверие моей паствы и, конечно же, привязанность деревенских детишек…

Томислав заглянул в свою чашку.

– Пусто, – сообщил он Ванимену. – И твоя тоже пуста. Дай-ка мне ее, пора выбить из бочки затычку. До вечерни еще долго.

Когда он вернулся, Ванимен печально произнес:

– Я тоже потерял своих детей. – Он не стал добавлять, что потерял их навсегда. – Скажи, ты упоминал о девочке, родившейся уже здесь. Она тоже умерла?

– Да, – подтвердил Томислав, тяжело опускаясь на скамью. – Красивая была девчушка.

– И что же с ней произошло?

– Никто не знает. Пошла погулять к озеру и утонула. Быть может, споткнулась и ударилась головой о корень. Но в одном я уверен – водяной тут ни при чем, потому что после нескольких дней поисков мы нашли ее всплывшее тело…

…Раздувшееся и смердящее. Ванимен повидал немало утопленников.

– Я не стал хоронить ее вместе с матерью и остальными, – сказал Томислав. – Отвез гроб на тележке в Шибеник.

– Почему?

– Решил… что там ей будет лежать легче… в голове у меня тогда все перемешалось, сам понимаешь. Жупан помог мне получить разрешение.

Томислав стремительно подался к Ванимену и продолжил:

– Я ведь предупреждал, что мой рассказ окажется не из веселых. А тебе, кстати, еще предстоит пережить собственную скорбь.

Ум у Ванимена был более последовательным, чем у большинства его соплеменников, но он умел сменить тему или настроение с нужной ему быстротой.

– Верно, скорбь по моему племени, – согласился он. – Я как раз собирался поговорить о них с тобой.

– Ты уже заводил этот разговор, – Томислав попробовал улыбнуться, – да только тему выбрал не совсем пристойную.