Отсюда и стиль повествования. Автор, видимо, хорошо усвоил советы Аристотеля, писавшего, что «достоинство стиля заключается в его ясности». Все изложено четким, намеренно простым языком без метафор, сравнений и блужданий в поисках нужного словосочетания. Кажущаяся утрата субъективности пишущего в третьем лице автора дает читателю ощущение полного тождества с происходящим. Действительность возникает на страницах вполне зримо, будто это кадры кинохроники.

Причем никакой идеологической тенденциозности. Впрочем, она постоянно проступает изнутри и движется по страницам, как бы не подвергаемая никаким сомнениям истина – величие и интересы Рима превыше всего. И автор, полководец Гай Юлий Цезарь, действует и воюет только ради этого. Такое создается впечатление или во всяком случае должно создаваться у читателя. Он не должен замечать действий Гая Юлия Цезаря, направленных к его личной выгоде – военной славе и обогащению, верным инструментам и колее, по которой он движется к первому месту в государстве.

Современники оценивали его «Записки о галльской войне» по-разному. Друг Цезаря и его военный соратник Авл Гирций оценивает «Записки» очень высоко и говорит, что они «не столько дают, сколько отнимают материал у историков». Другой военачальник, Азиний Поллион, писавший стихи и исторические книги, полагает, что «они написаны без должной тщательности и заботы об истине: многое, что делали другие, Цезарь напрасно принимал на веру, и многое, что делал он сам, он умышленно или по забывчивости изображал превратно». Так свидетельствует Светоний. Он же приводит суждение и Цицерона: «Записки, им сочиненные, заслуживают высшей похвалы: в них есть нагая простота и прелесть, свободные от пышного ораторского облачения».

Быть может, Марк Туллий Цицерон как писатель и завидовал в этом Цезарю. Его стиль резко отличается от Цезарева. У Цицерона все насыщено эгоцентризмом, его Я всегда на первом месте, он постоянно стремится убедить читателя в своей необыкновенной мудрости, которую черпает в своих обширнейших знаниях. Тексты пестрят бесчисленными цитатами, подталкивая читателя копаться вместе с автором в каше его ощущений, желаний, разбираться в тонкостях его чувств, сомнений, которые тут же преодолеваются безошибочным выбором позиции, с которой он милостиво разрешает читателю глянуть на найденную с таким трудом истину. Этому же служат и яркие метафоры, колкие остроты в длинных, чуть не на страницу, предложениях. Ему важно было при этом допустить читателя в свою сложную мятущуюся душу, разогреть его воображение бутафорскими декорациями цветистого слога, чтобы окончательно убедить в своей созвучной литературным красотам правоте.

Но обратимся к обозначенной в этой главе теме. Для этого вернемся в Рим во времена первого триумвирата. Политические позиции триумвиров были во многом разными, но они вынуждены были объединиться в личных интересах каждого, при этом скрепили свой союз и матримониальными связями, что давало повод Катону негодовать, что эти люди, пользуясь сводничеством, добиваются высшей власти и распределяют между родственниками должности и провинции. Сенат, не любивший Цезаря, назначил ему, словно в насмешку, после консулата не какую-нибудь провинцию, а наблюдение за лесами и пастбищами, то есть слабенькую синекуру, нечто вроде министра сельского хозяйства.

Но под давлением триумвиров, ставших реальной властью в государстве, был принят проект закона, внесенного народным трибуном Публием Ватинием (это тот, что задаром ничего не делал, один из объектов поэтической сатиры Катулла), по которому Цезарь получал Предальпийскую Галлию и Иллирик сроком на пять лет с правом набора трех легионов. Помпей и Красс настояли, чтобы сенат присовокупил к этому еще и Нарбонскую Галлию с правом набрать еще один легион. Эта провинция предназначалась Метеллу Целеру, но он умер, как поговаривали, не без помощи своей жены Клодии, о которой мы рассказывали в предыдущей главе.