И вот обливающийся потом Караваджо ждет вердикта. Что можно так долго обсуждать?!

Дверь распахнулась рывком. Разъяренный магистр заорал с порога: «Хорошо, хоть братья-соратники открыли мне глаза! Ты опозорил меня, проклятый авантюрист! Как ты посмел нарисовать рядом со мной, храбрым воином, давшим обет безбрачия, какого-то изнеженного красивого мальчика? На что ты намекаешь?!»

Караваджо хотел объясниться, что поставил юного пажа рядом с почтенным старцем ради уравновешивания композиции, но ему не дали произнести ни слова. Шесть шпаг уперлись ему в ребра, спину, грудь. Художник еще успел что-то хрипло крикнуть, но тьма обволокла его, и он потерял сознание.

Караваджо медленно обвел взглядом темницу. Кошмар превратился в реальность: он в самой страшной тюрьме мира – каменном мальтийском каземате. Видно, тут ему и предстоит сгнить заживо. Скрипнули ржавые петли, приоткрылась железная дверь. «С тебя снято звание мальтийского рыцаря, и скоро тебя предадут суду! – громко возвестил стражник. И вдруг зашептал еле слышно: – Я не запру дверь. В тоннеле справа – стражник. Тебе придется его оглушить. Потом повернешь вправо. Там – оконце. У края – веревка. Спускайся вниз по стене форта. Сейчас ночь, тебя не увидят. От стены пойдешь влево. Там ждет фелюга!»

Дверь заскрипела, но явно не закрылась. Подождав пару минут, Караваджо ринулся из камеры. Он не думал, кто его спасители. Мир итальянских контрабандистов, окутавший всю Европу и проникший даже на Мальту? Римские покровители, до сих пор верившие в его талант? Какая разница?! Важно главное – он может попасть на свободу!

Сицилия, Мессина, Неаполь. Чердаки, подвалы, мастерские, сооруженные наспех. Жизнь вперемежку, когда безудержные пьянки с ворами-приятелями чередуются с почтенными пирами богатых заказчиков. И множество картин. Муки Христовы на холсте «Се человек», надежды на счастье на полотне «Воскресение Лазаря». И вдруг письмо из Рима: друзья-покровители подали прошение о помиловании художника.

От такой вести у Караваджо задрожали руки. Чтобы успокоиться, он отправился в тратторию. Успокоение затянулось за полночь. В ночь Караваджо вывалился, плохо стоя на ногах. Его встретили четверо. Кинжал под ребра, дубинка по голове. В потасовке плащ одного из нападавших распахнулся, и Караваджо увидел крест Мальтийского ордена.

Нашли художника только спустя пару дней. Головорезы бросили его на уличных задворках, посчитав убитым. Но Караваджо очухался и, едва придя в себя, взялся за давний холст – «Давид с головой Голиафа». Когда-то и он, как юный, еще ничего не знающий о жизни Давид, мечтал о подвигах и славе. А теперь его собственная голова держится на тоненьком волоске мучительной судьбы… Художник вздохнул и замазал нарисованное. Теперь он напишет по-другому: наивный Давид – он сам в молодости, а Голиаф – он, теперешний, с перекошенным лицом и жутким шрамом на лбу.

Второе письмо пришло в июле 1610 года. Друзья извещали, что сам кардинал Гонзага упросил папу помиловать художника, и тот вот-вот подпишет указ. А посему друзья советовали Караваджо немедля передать папскому нунцию – кардиналу Сципионе Боргезе – свою самую лучшую картину. Она и станет даром в обмен за сохранение его нечестивой жизни.

Конечно, Караваджо не стал медлить. Он тут же зафрахтовал фелюгу до гавани Порто-Эрколе, что недалеко от Рима. Однако в плавании у художника начался страшный жар. Капитан, взглянув на больного, тут же скомандовал: «На берег!» Караваджо высадили, ответив на его вопль: «Мы не берем на борт малярийных!»