– Мы приехали, – объявила тетя.

Я ожидала, что поездка окажется более продолжительной. Экипаж остановился, и я опасливо ступила на сельскую грунтовую дорогу, не видя перед собой ничего, кроме высокой каменной стены, поросшей лишайником и прорезанной только в одном месте крепкими деревянными воротами.

У меня стали подкашиваться колени. Хотя день был теплый, я ощущала внутри могильный холод.

Розина взяла меня за руку:

– Тут нечего бояться. Тебе здесь ничто не угрожает. Это очень дорогой пансион при монастыре, – добавила она, как будто это меняло дело в лучшую сторону. – Твоя мать предприняла значительные усилия, чтобы получить здесь место для тебя.

В этом я сильно сомневалась. И вспомнила джентльмена с обвислыми усами, герцога де Морни, которого шлепнула по руке. Должно быть, это его вина. Наверняка именно он выбрал для меня эту темницу. Разве Жюли не уверяла его, что меры будут приняты?

Я стояла, сжимая ручку саквояжа, а Розина тем временем дергала за веревку колокольчика у ворот. Тут я прошептала:

– Пожалуйста. Я буду хорошей. Буду прислуживать ухажерам maman в салоне, научусь петь и читать стихи, чтобы развлекать их, как она.

– Дитя мое, ты не понимаешь, – вздохнула тетя. – Жюли желает для тебя другого. Она столько всего вынесла, стольким пожертвовала, дабы обрести то, что имеет. Твоя мама не хочет, чтобы ты находилась у нее в салоне, а ее поклонники заглядывались на тебя и лезли с поцелуями. Можешь считать ее бессердечной, но она по-своему любит тебя. И хочет, чтобы у тебя была лучшая жизнь, чем у нее.

Я ничего не поняла. Что я знала? Дом в Париже на модном бульваре, хорошо обставленная квартира; моя мать в шелках, гламурная и ухоженная; услужливые поклонники, сбегающиеся к ней по первому зову. Что не так с ее жизнью? Потом я вспомнила выпуклый живот матери, тень ее фигуры в окне, когда она наблюдала за нашим отъездом, и готовые сорваться с моих губ мольбы остались невысказанными.

Розина вновь позвонила в колокольчик. Через некоторое время кто-то отодвинул засов изнутри, и ворота открылись. Сердце заколотилось у меня прямо в горле.

Передо мной стояла высокая дородная женщина вся в черном, ангельский лик обрамлял монашеский плат. Меня удивило несоответствие между теплой улыбкой на почти детском лице с добрыми карими глазами и траурным платьем, это как будто был ангел во вдовьем одеянии.

– Добро пожаловать в Граншан. Я матушка Софи, преподобная настоятельница этого благословенного дома Сестер Сиона. – Она опустила взгляд. – А ты, должно быть, малютка Сара Бернар.

Это оказалось уже слишком. С отчаянным всхлипом я бросилась в объятия преподобной матушки, должно быть порядком испугав ее, и уткнулась лицом в пахнувшую сиренью рясу.

Сама того пока не зная, я нашла убежище.

В монастыре был красивый сад с посыпанными белой галькой дорожками, липами и купальнями для птиц – райский уголок спокойствия и безмятежности среди мирской суеты. Я готовилась возненавидеть Граншан, думая, что он не заменит мне Париж, который я полюбила вместе с оглушающим грохотом ландо и экипажей, шаткими омнибусами, бегущими по Монмартру, кривыми переулками и новыми бульварами, хриплоголосыми пивными, дымными кафе и роскошными универмагами. Розина твердила, что Париж – это самое восхитительное место на земле, и, желая приучить меня к городу, водила по всем его прекраснейшим уголкам и лучшим магазинам, где можно было купить все, чего бы кто ни пожелал. Постепенно я начала считать этот город своим домом, и вот его отобрали ровно так же, как мой дом в Бретани.