Они не могли сказать ничего, что облегчило бы мое горе. Я чувствовала себя так, будто меня выгоняют из единственного за всю жизнь настоящего дома. Матушка Софи взяла меня за руку.

– Помни, ты должна выбрать себе судьбу, какую захочешь, – шепнула она, провожая меня к ландо.

Преподобная отступила от экипажа. Пейзаж в окне дернулся, и меня повезли по аллее за ворота, мимо затенявших монастырские стены старых дубов, вырывая из этого святого места, в мир, который, я боялась, проглотит меня целиком.

Старый Цезарь печально завыл.

Сидя в одиночестве на мягкой скамье с красными бархатными подушками, я уткнула лицо в носовой платок, пахнувший лавандой из монастырского сада, и горько заплакала.

Париж был все такой же шумный и многолюдный. И так же вонял, особенно в середине августа. Не зря все, кто имел средства, сбегали в это время из города в сельскую местность. Однако скошенные поля Версаля постепенно таяли вдали, впереди вырастали городские бастионы, и моя печаль по поводу расставания с Граншаном незаметно стихала. Восхитительный город, полный возможностей. Наверняка я найду там свой путь.

Кучер вез меня по незнакомым новым бульварам. Еще бы, ведь я шесть лет не была в Париже! Я заметила, что мы едем не в тот район, и попыталась донести это до возницы – приходилось надрывать голос, чтобы он услышал меня сквозь уличный шум. Извозчик пропустил мои вопли мимо ушей. Надвинув шляпу на глаза, он лавировал между скопищами экипажей и пешеходами.

Остановились мы перед белым зданием на улице Сент-Оноре в Первом округе – модном месте, которое я помнила по своим прогулкам с Розиной. Я вышла из экипажа, кучер подал мне чемодан, и ландо уехало, а я осталась разглядывать лепнину фасада и кованые балконные решетки, свежеокрашенные блестящей черной краской, необлезающей и без следов пробивающейся наружу ржавчины. Кучер явно совершил ошибку. Он оставил меня одну, будто выброшенную на берег после кораблекрушения.

Из дома торопливо вышла женщина в простом черном платье. Мышиного цвета волосы были пойманы в сеточку на затылке, что подчеркивало ее домашний вид. Она напомнила мне матушку Софи, я даже вздрогнула от неожиданного сходства, хотя незнакомка была заметно ниже ростом, имела живые карие глаза и обладала энергичной деловитостью предприимчивого воробья.

Я подумала, что женщина похожа на маленькую птичку. Une petite dame, как позже говорила она сама с улыбкой, обнажавшей желтоватые от чая зубы.

– Ты, наверное, Сара! Я ждала тебя. Я мадам Герар. Живу над квартирой твоей матери. Пойдем, дитя. Ты, вероятно, устала, пока ехала. У меня есть лимонад и свежие круассаны. Ты голодна? Наверняка. Неужели добрые сестры из Граншана не дали тебе никакой еды на дорогу? Как странно. Монахиням следует быть более предусмотрительными. О чем они думали, отправляя девочку в Париж и не дав ей хотя бы кусочка сыра?

Мадам Герар не ждала моих ответов. Продолжая болтать, она загнала меня в дом. В подъезде и вдоль всей лестницы к стенам были приделаны изящные газовые фонари; на четвертом этаже моя спутница указала на дверь со словами «Квартира твоей maman» а сама поднялась на шестой, где толчком открыла менее впечатляющую дверь и провозгласила:

– Вуаля!

Я вступила в уютную, но слишком заставленную мебелью квартиру в мансарде, полную растений в горшках и…

– Кошка! – воскликнула я.

– Ах да. Моя дорогая Фруфру, – любовно проворковала мадам Герар, а бело-серое создание меж тем зашипело на меня и метнулось под диван. – Она старая и, боюсь, сварливая. Как я. Но со временем привыкнет к тебе.