Жюли сидела неподвижно.

– Вот, значит, что у тебя на уме? – протянула она после долгой паузы.

– Розина все рассказала. Она говорит, мой папа присылает вам деньги на мое содержание и это он настоял на том, чтобы я училась здесь, но вы ни разу даже не упомянули о нем.

– Уже и твой папа, да? – Улыбка ее стала злобной. – Рассказать о нем? Я не говорила правды, желая оградить тебя. Все скрывала, чтобы спасти тебя…

– Розина упомянула про какие-то сложности. Из-за этого вы позволили мне думать, что у меня вообще нет отца?

Жюли нетерпеливо вздохнула:

– Ты, как всегда, неразумна. – Она встала и принялась натягивать перчатки. – Так как ты, очевидно, знаешь все, я не вижу причин разубеждать тебя. Теперь ты в безопасности, значит для меня настало время удалиться.

Она развернулась, чтобы уйти, и тут я поняла, что, если допущу это, могу никогда не узнать правды или, по крайней мере, того, что считала правдой Жюли. Я могу никогда не узнать, кто мой отец. С трудом вытянув это слово из горла, я произнесла:

– Maman…

Жюли остановилась и раздраженно оглянулась через плечо. Потом, видя выражение моего лица, вернулась на скамью, на этот раз сев ближе ко мне. Я могла протянуть руку и коснуться ее.

– Я… я хочу, чтобы вы рассказали мне о нем.

Без дальнейших попыток как-то подготовить меня она отбарабанила:

– Его звали Эдуар Терар. Он учился на юриста в Парижском университете и снимал комнату в Латинском квартале, недалеко от того места, где тогда жила я. Мне было девятнадцать, я только что приехала в город, а он был очень красив. У него были густые темные волосы и дикий темперамент… – Она замолчала, потом издала какой-то жуткий смешок. – Почти как у тебя. Внешне ты похожа на мою родню, но по характеру – его копия. Он был такой худой, что растворялся в ночи, когда одевался в черное. Много пил и жил под грузом семейных обязательств, которые включали помолвку с дочерью какого-то торговца. Потом он встретил меня.

Я слушала, как мать описывает моего отца, и мне хотелось забраться в нее, пощупать глубины недосягаемого сердца и испытать ее чувства к нему в то время, когда она еще лелеяла свои иллюзии, как всякая нормальная девушка.

– Вы любили его? – спросила я, мне очень хотелось услышать «да»; не важно, какие чувства она испытывала ко мне, главное, что меня зачали по любви, а не в результате грубого торга.

Жюли все поняла и, обездвижив меня взглядом, ответила:

– Я тогда еще не была дамой полусвета, если ты на это намекаешь. Снимала какую-то жалкую комнатенку и звалась Юль ван Хард, голландская еврейка без гроша за душой. Я работала помощницей портнихи, как тысячи других девушек. Он увидел меня, когда принес в починку брюки.

– Но вы любили его? – повторила я, не заостряя внимания на откровении о бедняцком прошлом, потому что это могло ослабить мой праведный гнев по отношению к ней.

Жюли пожала плечами:

– Что я знала тогда о любви или о молодых людях, которые о ней болтают? Ничего. О, у меня были до него другие – двое или трое, но ни одного я не любила. Он отличался. Такой живой. Полный злости и жажды изменить мир. Мечтал о восстановлении Республики. Без умолку говорил о политике, будто я что-то в этом понимала. Он считал, что мужчины должны по собственной воле выбирать свою судьбу, невзирая на статус по рождению. Ты можешь решить, что он был революционером.

Мне приходилось сдерживаться, чтобы не выплеснуть наружу поток вопросов и охвативших меня страстных чувств, хотелось отбросить в сторону шаль и начать танцевать по саду. Мой отец был исключительным человеком, человеком с идеалами! Жюли подтвердила, что я такая же, как он, и я унаследовала его темперамент.