Между тем квартирмейстер без особой спешки, но с большим тщанием сложил розовый листок вчетверо, скрепил на углах словно по волшебству возникшей в руке полимерной печатью с голографическим эффектом и так же не спеша препроводил куда-то себе за спину. И только тогда поднял выцветшие рыжие глазенки под кустистыми бровями на переминавшегося с ноги на ногу мичмана Нунгатау.

– А теперь слушай меня, мичпоц, – прохрипел он с задушевной свирепостью.

– Чего слушать-то… – попытался было надерзить тот.

– Чего скажут, то и выслушаешь, мисхазер…

«Ладно, послушаем, – решил про себя мичман. – Время есть, денег не берут… отчего ж не послушать бывалого, мать его ящерица, эхайна?!» Всю жизнь и свои, и чужие голоса втемяшивали ему грубое и обидное правило, почти что закон мироздания: дерьмо есть дерьмо, а кхэри есть кхэри, как родился в грязной, вонючей и темной дыре, так в ней и помрешь, и чем раньше, тем проще будет смерть, и если есть какие-то окольные тропинки из этой смердящей тьмы к свету, то проложены не для тебя, а для кого-то поумнее и пооборотистее… и жил он в полном соответствии с этим законом, потому что так оно спокойнее, да и удобнее, кстати. Нет нужды задавать лишние вопросы ни себе, ни другим. А если и дослужился до мичмана, то не ахти какой это чин, было бы что поплоше – его бы и сунули в пасть, чтобы заткнулся и впредь не рыпался. И кабы этим утром пустили славного мичмана в расход во исполнение распоряжения за номером хрен-да-еще-столько-же, это было бы понятно и нормально, на то и расходный материал, чтобы пускать его в расход, а кхэри всегда были наипервейшим расходным материалом, какой никому и ни при каких стратегиях не жаль. Но все вдруг переменилось, и тропинка к свету внезапно обернулась торной дорогой, да чего там! – рокадой, которая уносила его из-под обстрела невзгод навстречу блистательному будущему. И сейчас он, ерничая и подтрунивая про себя над траченным жизнью квартирмейстером, все же взирал на него сверху вниз с почти сыновней нежностью, как никогда не доводилось ему взирать на собственного отца, которого он по сути и не помнил, и мысль о том, что простой, как домотканый половик на веревке, кхэри все же способен достичь некоторых постов, и не где-нибудь, а в Административном дивизионе ВКР, согревала ему сердце и укрепляла свою собственную, особенную надежду.

Квартирмейстер Рамиакту жестом фокусника извлек неведомо откуда, едва ли не из воздуха, пять одинаковых конвертов – розового, разумеется, цвета, – и метнул их перед носом мичмана.

– Выбирай, – сказал он. – Пять вариантов спецгрупп тебе в подчинение. Выбирай со смыслом, не хапай кого ни попадя…

Нунгатау, не дослушав, вытянул конверт, что оказался к нему ближе прочих.

– Ты чего? – удивился Рамиакту, трудно моргая глазенками.

– Все, я выбрал, – сказал Нунгатау.

– Гопыхнуться не опасаешься, мичпоц? – спросил квартирмейстер с иронией. – Хотя бы взгляни в остальные конверты.

– Мне, если честно, плевать, кто там есть…

Однако из приличия развернул все бумаги, что остались на столе, пробежал равнодушным взором.

– Рядовые, сержанты… Зачем мне этот балласт?

– А ты хотел боевых офицеров?! Сам дослужись сначала до офицера-то… Не смотри, что парни в малых чинах, ты и сам еще унтер, я специально подбирал, чтобы тебе с ними проще было. Люди не скажу что опытные, но подготовленные по высшему разряду. Оперативники ВКР, не рыбий хвост. Если до дела дойдет, сам увидишь. Не хочешь изменить решение?

– Не приучен.

– И зря. Командир всегда должен быть готов к разумному маневру, а не переть рогом, как некий степной зверь-