— Обещаться не стану, прости, Нечай! Целоваться ты мастак, обнимаешь сладко, а живешь чужим умом, заездили тебя братья, век будешь у них холопствовать.

— Да почто же век… Чего баешь напраслину! Сперва я им подсоблю, а после они мне. Все у нас по старшинству и по правде, как батюшка наставлял.

Ответил так-то, а память жижей болотной подняла со дна давний день, когда Спирька – середняк еще сопливым юнцом кричал: «Не нашей ты крови, змееныш проклятый, уходи прочь!» Впрочем, было за что браниться, Нечай силу свою по младости не размерял, костяной бабкой названному братцу чуть глаз не вышиб в игре. Так ведь не со зла ж, ненароком.

А Калинка тогда в лесу прижалась к нему манким телом и зашептала прямо в ямочку под горлом:

— Правду молвят, что тебя малюткой из лесу змей крылатый принес и пояс заговоренный в корзинку на память о себе бросил? Оттого ты силен и красив стал… Мне-то пояс покажешь, точно ли он каменьями дорогими усажен и в горнице от него ночами светло? Ежели парочку самоцветов продать, можно терем выстроить не хуже, чем у Сочня, который в Городце изрядно лисьими шкурами торгует.

Пропала у Нечая охота миловаться с Калинкой. Не было на его поясе узорочья ценного, совсем другой дар таился, а болтать о нем под каждой березой не следовало, только матушка знала да отец догадку имел.

Так что менять или продавать единственную тайную памятку Нечай вовсе не собирался, а мыслишки о своем доме с той поры как угольями душу жгли. И тут еще сотник городецкий жару подбавил.

Подходя к родной деревне, решился Нечай. «Мастеровым в Городце не прилажусь, пойду к сотнику на поклон, пусть берет в младшие кмети».

2. Глава 2. Лекарка

Рысьим прыжком навалились на селище ранние сумерки. Нечай завел лошадь во двор под навес и первым делом отер ей тряпицей взмокшую морду. Пока распрягал, то и дело хозяйским взором оглядывал темную клеть избы, амбар на высоких столбах от прожорливых хорей и куниц, сараюшку и хлев, откуда доносилось густое мычание Дони.

«Чегой-то не встречает никто, даже Волчок в конурке затих. Ой, не к добру, все ли ладно в доме…»

Едва подумал, как из дальнего сенника послышался шум, тут же дверца широко распахнулась и вылетела оттуда простоволосая Веся – Спирькина жена, а за ней с утробным рыком и сам средний братец.

«Неужто опять взялся бабу плеткой учить! Ишь – рубаху порвал, раскровянил спину - чисто волчара…»

Нечай в сердцах даже рукавицы на дровни бросил и пошел заступаться. Суетливую болтушку Весю он втайне жалел, хоть была не сильна умом, быстро уставала - задыхалась на любой долгой работе, второй год не давал ей Род детушек. А прежде видная была плясунья на селе. Как одела замужний убор, отбегалась.

Но сейчас Спирька за женой едва поспевал, потому как висела на его правой руке незнакомая девка в мужских портах и короткой меховой кацавейке. Глухо стращала сквозь зубы:

— Уймись, стервец этакий! Будешь ни про что жену за косы таскать, наведу болячку, уд отсохнет!

Злая угроза Спирьку ненадолго остепенила, медленно опустил он занесенный кулак и только сердито проворчал:

— Чур меня! Чур... Тьфу, пакость… Ты лучше чрево ей укрепи, второй раз скинула, а мне надо сынов. На что в дому пустая баба? Другую возьму!

— Ты и другую забьешь, бревно осиновое! От тебя ей все беды, твое семя в утробе чахнет.

— Пошла вон, лешачиха! Не для того звали, чтобы порчу творила. Проваливай в свою заболотину!

Спирька еще раз грязно выругался, с силой отпихнул чужую девку и протянул костистую руку за плачущей Весей, но наткнулся на широкую грудь Нечая. Тот сурово промолвил, надвигаясь грозой: