Углубившись в чтение книги Джейн Остен «Мэнсфилд-Парк», я полусидела-полулежала на своей кровати, окруженная двумя мягкими подушками цвета бледной мяты. При этом в голове у меня копились фразы мгновенной атаки и опережающего нападения, на случай если кто-то из моей крайне любопытной родни женского пола решит потревожить колоссально волшебный досуг юной ведьмочки.

Даже не знаю на кого я больше сердилась. На себя и недалекие крики во время сна или же на выдающиеся уши-локаторы своих горячо любимых родственниц?

Надо же было так опозориться…

И как прикажете впредь предотвращать подобное предательство собственного языка?

Не ложиться же с кляпом во рту, опасаясь снова ляпнуть во сне что-то совершенно непристойное?

Как например, имя бесчувственного Гривена.

Дверь бесшумно открылась и на пороге появилась мама.

Повинуясь бессознательному инстинкту, я вскочила с места и кинулась в её объятия. Блаженно вдохнула, ощутив самый потрясающий аромат на свете. Она всегда пахнет нежными утренними цветами, домашним уютом и совсем чуть-чуть корицей.

Но потом резко вспомнила, что обижена, и, спешно освободившись из ласковых рук, отступила на пару шагов. Сложила руки на груди и гневно произнесла то, что мучило меня весь первый семестр:

— Папа был темным волшебником! Темным! Ты знала и ничего мне не говорила!

Она застыла на месте. Опустила на долгую секунду свой взгляд, а потом вновь подняла на меня свои бесконечно красивые зелёные глаза, в которых отчетливо мелькнула печаль.

Ненавижу, когда мама грустит. Я это совершенно ненавижу и на дух не переношу. Всегда, когда замечаю, пытаюсь поднять ей настроение. Вот и сейчас, вполне ожидаемо, моя обвинительная фигура сразу же дала трещину, начала рассыпаться. И я чуть было не кинулась снова ее обнимать. Но с большим трудом сдержалась.

— И когда ты хотела мне об этом рассказать?

Мама виновато улыбнулась, пожала плечами и произнесла неожиданное:

— Честно, не знаю. — я открыла было рот, чтобы возмутиться такому неслыханному ответу, но не нашлась что сказать и угрюмо села обратно на кровать.

Закрыв за собой дверь, и тем самым огородив нас от органов слуха других членов семьи Ходж, самая потрясающая женщина в мире, на которую я очень сильно в тот миг сердилась, подошла и села рядом со мной. Она провела рукой по покрывалу сочно-зеленого цвета, приглаживая несуществующие складки и тихо сказала:

— Каждый раз пыталась начать, но ты всегда настолько категорично высказывалась о темных волшебниках, что я боялась. Потому и тянула. Знаю, милая, это было неправильно с моей стороны. Неразумно. Глупо. Но я, к моему сожалению, уже ничего не могу изменить.

Горечь, прозвучавшая в голосе мамы, заставила меня немедленно раскаяться и начать сожалеть о своей твердой позиции. Тотчас отказавшись от стороны холода, я придвинулась к ней и тепло обняла.

— Я очень люблю тебя, моя милая Мелисса. — шепнула она, прижимая меня к себе. — И ради твоего счастья сделаю все возможное.

— Знаю, мам. Я тоже очень сильно тебя люблю. Сильнее, чем ты меня.

— Ты не можешь сильнее, глупышка. — улыбнулась мама и погладила меня по волосам.

— Знаешь, мам, — отодвинувшись, я подняла ноги на кровать и обхватила руками колени, — А я подумала было, что ты отдала мне папин дневник специально. Ну, чтобы я сама узнала.

— Как это сама? Там же нет упоминаний о темном волшебстве? — нахмурившись проговорила моя родительница и извинительно добавила, — Я его тоже немного полистала перед тем как отдать тебе.

— А дневник тебя тоже приветствовал? Когда я впервые его открыла, то появилась надпись о том, кому он принадлежал. Там было сказано, что папа «темный волшебник».