Бедняжку аж передернуло, и слеза по щеке побежала.  

- Жить бы с ним жила, а рожать - нет. Боюсь. И теперь боюсь, что он в глазах моих сие прочтет, зато и не выберет. А батюшка тогда прогневится, со свету сживет!  

- С чего б? Ни тебе одной откажет ведь.  

- Ты батюшке, это скажи! Он уже седьмицу  орлом летает.  

- Ну, расстроиться, так и что с того? Не твоя печаль, что маг привередлив больно!  

- Как же не моя!  - всплеснула руками кнесенка. - Улыбалась, скажет не ласково.  

- А ты улыбайся, да взгляды жаркие в мага, словно стрелы перуновы мечи, что б оттаяло его северное сердце. - попыталась подзадорить я хмурую девушку, но та, лишь сморщилась еще больше.  

- Не до смеха мне сейчас! Помоги, говорю.  

Свита кнесенки расступилась, я подошла к ней сзади, положила руки ей на плечи и охнула, они просто гудели от напряжения.  

- Закрой глаза и подыши глубоко, расслабься, сколь можешь.  

Кнесенка послушно прикрыла глаза, а следом за ней и я.  

Пара секунд и я перестроилась на внутреннее зрение.  

Это у меня врожденное, с детства закрываю глаза и вижу, как человек светится, теми или иными цветами, и как он изнутри устроен тоже, вижу. Как кровь по всем членам бежит, ощущаю. Лечить могу, если, что-то темное увижу, потоки своего личного света направляю, он тьму на тонком теле человека и выжигает. Правда, если, что серьезное, то слабость потом долго, а то и вовсе заболеть могу, но людям никогда не отказываю, права не имею.   

Наделили Боги даром - будь добра, во благо используй. Тогда и сама не пропадешь.  

Мне б к ведуньее Милодаре, в ученицы пойти хотелось, что б глубже природу дара своего изучить, да развить его. Да только противится князь тому от чего-то. При себе, на кухне держит, да у кнесенки в подружках.  

Родители мои тоже при князе служили, отец воеводой был, да погиб еще до моего рождения, а мать при княгине распорядительницей была, да родами померла.  

Пожалела сироту Княжна-матушка, в память о заслугах родителей, при няньках дочери своей растила, я матушкой ее звала всегда с дочерними чувствами, однако и место свое всегда знала. Няньки неусыпно, по сто раз на дню упоминали, что роду я хоть и славного, но не княжеского. А мне с того и печали не было. Росла в тепле, уюте, не без ласки даже. Чего еще желать?  

Сияние у Кнесенки было низкое, холодное, не обтекало тело плавно, как и должно, а ершилось прерывисто и почти ощутимо кололось.  

— Эко ж тебя скрутило, милая.  

- Ведь не напрасно ж ему Боги род свой продолжить не дают! Видать прогневал чем-то самых высших в пантеоне, - шепчет Радмила.  

- Расслабься, говорю! Не пускаешь меня! Колешься как ежик лесной.  

Радмила еще несколько раз глубоко вздохнула, но ничего не вышло. Страх ее был слишком силен и от носильных попыток расслабиться, въедался в глубь тонкого тела кнесенки все прочнее.  

- Эх! Знала бы, что так серьезно все будет, поела бы хоть.  

Но делать нечего, оставить девушку в таком состояние нельзя.  

Положила руки Радмиле на голову, расслабилась и ощутила, как сила послушно и привычно, протекла по рукам, разогревая их. Сила моя, покорно наполняла Радмилу, я чувствовала, как напряжение и страх, растворяются в ней. Дыхание становится ровным, сердце бьется все спокойнее, а у меня, с каждым ее ровным вдохом, ноги трясутся все больше. Но остановить поток силы, я не могла. Он всегда прекращается сам, когда просящий помощи исцелён. Но сегодня, идет и идет, идет и идет, сердце моё ускорило стук, и бьётся так быстро, как никогда прежде.    

Руки трясутся, в голове туман, кажется, что душа уже с телом расстаётся, а поток не прекращается, кнесенка   не отпускает. Пьет меня словно упырь болотный.