Второе поколение квакеров еще четче сформулировало доктрину внутреннего света. «Существует нечто, – писал Уильям Пенн, – что ближе нам, чем Писания, что ближе к нашему разуму – Слово в сердце, из которого рождаются Писания». А немногим позже Роберт Барклай предпринял попытку объяснить непосредственное переживание tat tvam asi в понятиях августинской теологии, которую, разумеется, пришлось порядком подправить и видоизменить, чтобы она соответствовала фактам. В своих знаменитых сочинениях Барклай писал, что человек – это падшее существо, способное на добро лишь в том случае, если сольется воедино с Божественным светом. Этот Божественный свет есть Христос в душе человека, и он столь же вездесущ, как семена греха. Все люди, и варвары наравне с христианами, наделены Внутренним светом, даже если они ничего не знают о земной жизни Христа. Отпущение грехов уготовано тем, кто не отторгает внутреннего света и тем самым позволяет новой святости родиться внутри их.

Как раз потому, что мы не знаем, Кто мы такие, оттого, что не сознаем Царство Небесное внутри нас самих, мы и ведем себя в целом глупо, зачастую безумно, порой преступно – то есть по-человечески. Чтобы достичь спасения, избавления и просветления, мы должны постичь добро, которое еще не осознаем, но которое уже внутри нас, вернуться к нашей вечной Основе и остаться там, где мы, сами того не зная, были все это время. Платон говорит о том же, когда пишет в «Государстве», что «способность понимания, как видно, гораздо более божественного происхождения; она никогда не теряет своей силы». А в «Театете» он отмечает (и на этой же мысли настаивают те, кто практикует духовную религию), что только став подобным Богу, можно познать Бога, а стать подобным Богу – значит, отождествить себя с божественным началом, которое на самом деле составляет нашу истинную природу, но о котором мы, обычно по собственному нежеланию, предпочитаем не знать.

Филон был представителем эллинистического мистицизма и вырос, согласно исследованиям профессора Гудинафа, среди евреев времен рассеяния, между 200 г. до н.э. и 100 г. Давая Пятикнижию новое толкование через призму метафизической системы, происходящей из платонизма, неопифагоризма и стоицизма, Филон превратил полностью трансцендентного и почти антропоморфного, индивидуального старозаветного Бога в имманентно-трансцендентный Абсолютный Разум Вечной философии. Но даже ортодоксальные писцы и фарисеи этого судьбоносного века, который принес человечеству, помимо распространения доктрин Филона, первые ростки христианства и разрушение Иерусалимского Храма, даже законники делали весьма мистические заявления. Хиллел, великий раввин, чье учение о смирении и любви Господней и человеческой можно считать ранней, более примитивной версией евангельских проповедей, произнес, как показывают свидетельства, следующие слова, обращаясь к собравшимся во дворе Храма: «Если я здесь (говорит Иегова устами пророка), то все здесь. Если меня нет, то никого нет».