Вздохнула, проглотила кусочек воздушного пропитанного соком ягод бисквита и начала с самого начала…

***

Савелий

— Вы воспринимаете дар, как проклятье, — сетовал Эрик Юханссон — лучший сенсорный терапевт в Европе.

— Но я читаю не только брата. Всех! Ещё года четыре назад так не было.

— Ваша гиперчувствительность развивается, герр Савелий, — развёл руки немолодой мужчина. — Изменение сенсорной системы человека — процесс эволюционный. Такие как вы — первые ласточки. Уже даже телепатами никого не удивишь. А вы просто уникальны…

— Мне сдаться на опыты? — угрюмо поинтересовался.

— Ну зачем же так сразу…

— А можно не сразу? — я усмехнулся.

— Ирония? — иностранцам трудно даются тонкости русских смыслов. — Я хочу сказать, что эмпатия уже не редкость и хорошо изучена, тысячи людей живут, осознавая свои возможности, и сотни тысяч — нет.

— А что я чувствую собак и воробьёв — это вписывается в эволюцию? — конечно не до такой степени — я утрировал, но какая-то дикая связь с животным миром меня угнетала — я просто не мог смотреть на страдающих животных, они какой-то частью моей эмпатии приравнивались к людям.

— Конечно! Вы только представьте будущее человечества: полное единение с природой, понимание страданий любого существа, насилие станет просто невозможным… — эскулап вдруг замолчал и вздохнул: — Вы могли бы стать величайшим писателем.

— Мне и продюсером хорошо…

Я совсем не разделял его яркого воодушевления и даже радости. С этой чёртовой чувствительностью мы с братом даже с разными девушками не можем быть — природа разделила наши тела, а сенсорику оставила одну на двоих, и это ещё усугублялось и без того тесной связью с близнецом. Разделить, что чувствую я и брат, просто невозможно. Мы с ним как сообщающиеся сосуды. Уже в детстве это приносило немало проблем: один ударился — болит у обоих, один боится — второй тоже, о болезнях вообще говорить трудно, а вспоминать, какой ад я испытал, когда Сергей попал в аварию…

Теперь стало ещё хуже: мы неизбежно испытываем одинаковые чувства к одной девушке. Единственное, характеры у нас всё же разные, но лишь потому, что в той аварии выжил только брат, и мне пришлось не сдохнуть самому, пока он лежал в коме, и стать старшим, хотя родился я вторым. Да это неважно. Эта катастрофа усугубила мою чувствительность ещё больше: как сказал Эрик Юханссон, брат стал для меня человеком-целью, я считывал его пассивно, и сделать с этим ничего нельзя. Мой дар — а для меня проклятье — сильнее, чем у Сергея, и он развивался дальше. Мне снились кошмары… и брат появлялся на пороге моей комнаты мокрый от липкого пота, молча садился рядом, и мы старались справиться вместе.

Но можно справиться со страхом, с болью — с чем угодно, но есть чувство, с которым справиться невозможно, оно не поддаётся логике, не контролируется сознанием — любовь. Именно из-за неё мы впервые обратились к сенсорному терапевту — это очень редкие специалисты, в России нет ни одного. Россия оказалась на редкость приземлённой в этом смысле страной, я бы даже сказал — отсталой. Всё, что выходит за рамки обычного, в ней не принято и доведено до абсурда битвами «экстрасенсов». Скажи кому-нибудь, что ты особенный — покрутят у виска и спросят, что пил или курил. Но ни в одной другой стране мира так к подобным утверждениям не относятся. «Людей отрывают от собственной природы, рвут связи с землёй, чтобы распродать. Не люди — тени», — говорил отец, когда мы с братом жаловались на насмешки не только сверстников, но и взрослых. Когда подросли, стали скрывать нашу особенность, чтобы не упекли в психиатричку. Но нам ещё по двадцать пять лет, вся жизнь впереди. Мы влюблялись… и получали неразрешимые проблемы: любил Сергей — я намертво привязывался к той же девушке. И наоборот.