Лично я не испытывала к тетушке особых теплых чувств, но правила приличия требовали демонстрации радушия. Я приказала подать чай из лучшего сервиза – тонкого фарфора с позолотой, который обычно доставали лишь для визитов высокопоставленных особ. Слуги подали к чаю свежеиспеченное песочное печенье с миндальной стружкой, аккуратно разложенное на серебряном подносе.

– Валери моя девушка умная, – вздохнула Жарраса, жадно прихлебывая ароматный чай с жасмином, – да вот только красотой ее боги обделили. – Её пальцы, украшенные дешевыми серебряными кольцами с потускневшими аметистами, нервно барабанили по краю блюдца, оставляя на позолоте жирные отпечатки. – Нос длинноват, зубы кривоваты. Я ей обычно советую улыбаться одними губами, чтобы женихов не распугать.

Я лишь вежливо кивнула, вспоминая записи в дневниках Арисы. Дочери тетушки, увы, унаследовали внешность отца – высокого, угловатого мужчины с тяжелым подбородком и вечно насупленными бровями. Ни покладистого характера (Валери славилась своими истериками, когда могла швырнуть остывший чайник в стену), ни приятных манер (все сестры говорили громко и перебивали друг друга) у них не было. Женихи в их убогом поместье с облупившейся штукатуркой появлялись реже, чем кометы на небосклоне.

Сама Жарраса, если верить портрету в столовой, в юности была прелестной пухленькой брюнеткой с васильковыми глазами. Теперь же её некогда миловидное лицо обвисло, как перебродившее тесто, а второй подбородок дрожал при каждом движении, напоминая индюшачий зоб. Пять тяжелых родов искривили некогда стройную спину – теперь она сутулилась, будто несла на плечах невидимую ношу. Густой слой пудры, которым она пыталась скрыть возраст, застревал в глубоких морщинах вокруг рта, создавая эффект потрескавшейся фрески.

– Я слышала, к графу Эрнанскому родственники из столицы приехали, в том числе и молодые племянники, – произнесла я просто чтобы заполнить тягучую паузу, пока мои пальцы нервно скручивали уголок льняной салфетки в тугой валик. В голове уже тикал невидимый счетчик, отсчитывающий минуты до долгожданного отъезда тетушки.

Граф Эрнанский действительно считался самым влиятельным после меня землевладельцем в округе. Его имение, видневшееся на соседнем холме за дубовой рощей, поражало воображение: белоснежные мраморные колонны парадного входа, террасные сады с бьющими фонтанами, конюшни на пятьдесят кровных скакунов. И конечно, ни один из его столичных племянников даже не повернул бы голову в сторону дочерей тетушки Жаррасы. Она понимала это прекрасно – ее губы скривились в гримасе, а рука с недопитым чаем бессильно опустилась на колени.

– Карету нам поменять бы, – вдруг сменила тему тетушка, откусывая кусочек печенья так, что крошки осыпались на ее пышную грудь. – Наша совсем рассохлась, скрипит, как ведьма на костре. В прошлый раз, когда ехали к кузине Ферре, заднее колесо чуть не отвалилось на мосту через Черную речку.

Я отчетливо представила их семейную карету: потрескавшееся дерево кузова с облупившейся краской, обивку сидений, изъеденную молью до дыр, запах плесени и конского пота, въевшийся в потрепанный бархат.

В этом мире способы передвижения четко отражали социальный статус. Самые богатые – вроде меня или графа Эрнанского – пользовались переносными порталами: изящными серебряными перстнями с синими кристаллами, которые вспыхивали ослепительным светом, перенося владельца за мгновение в любую точку империи. Бедняки же брели пешком даже в проливной дождь, обматывая ноги обрывками мешковины. А такие, как тетушка, ютились посередине – их старые кареты с выцветшими гербами медленно тащились по дорогам, скрипя и поскрипывая.