Схожая с Болгарией картина складывается на юге России, где большие коллективные предприятия, возникшие как наследники государственных, существуют наряду с фермерскими хозяйствами, а сельские семьи естественно занимаются ведением подсобного хозяйства. Но и здесь домохозяйства вынуждены брать на себя множество функций, которые некогда осуществляли крупные предприятия, и это всё на фоне еще большего распада механизма государственных гарантий, нежели в Болгарии. Повседневная организация жизни поэтому также акцентируется не на индивиде, а на домохозяйстве, на объединении городских и сельских ресурсов, хотя симбиоз «город-деревня» не является таким тесным как в Болгарии. С одной стороны, в России расстояния больше, чем в Болгарии, с другой, на протяжении уже нескольких поколений население деревни было раскрестьянено/индустриализировано, поэтому здесь возникают другие образцы миграции, о чем будет сказано далее (для сравнения: Frolkova, Manujlov, 2004).

Наконец, на севере России и в Сибири наиболее явно можно наблюдать то, что может произойти, когда прекратится аграрное субсидирование. После переходного периода большинство совхозов было ликвидировано, что, конечно, коснулось и смежной пищевой промышленности. Оставшееся население, если еще не переселилось, вынуждено обходиться без ранее обеспечиваемой предприятием инфраструктуры и слабо связано с государственной социальной системой гарантий. Без государственной помощи, без местных или внешних заинтересованных лиц с большим капиталом, без обновления инфраструктуры в этих регионах очевидно только в порядке исключения могут быть созданы и/или сохранены крупные аграрные предприятия. Сельское хозяйство здесь существует в основном за счет использования остатков распущенных предприятий (постройки и инвентарь), то есть на низком и едва конкурентоспособном уровне, или в форме экономики самообеспечения, когда домохозяйства редко имеют больше чем одну корову и небольшой участок земли. Лишь немногие в деревнях могут найти работу (малооплачиваемую). В основном при этом речь идет о женщинах, которые заняты в управлении. Остальные ездят на работу в близлежащие города или поддерживают домохозяйство за счет (запрещенной) рубки леса и собирания ягод и грибов (Bogdanova usw., 2004). Как только сбережения истощатся, такого рода деревни, скорее всего, будут полностью покинуты; но некоторые, если они расположены вблизи больших городов, могут быть использованы в будущем как дачные поселения.

Эти примеры четко показывают, что в сельской местности, где лишь в редких случаях прежние институты были заменены новыми, крушение ориентированного на предприятие образа жизни вовсе не стимулировало людей, о которых идет речь, на возвращение к «традиционному» крестьянскому образу жизни.5 Отсутствуют необходимые для этого предпосылки. Лишь немногие обладают экономической базой для создания и поддержания частного конкурентоспособного хозяйства. Не существует никакой общественной силы, которая может и хочет социальные функции управления предприятием передать непосредственно общинам. К тому же население деревни привыкло к зависимости. Предпринимательская деятельность как «крестьянина» или фермера им чужда. Так как климатические условия на севере России и в Сибири (к этому: Karnaukhov, 2004) куда менее благоприятны, чем на юге, ситуация здесь проблематичнее и вызывает частично «архаические», анахронистические образцы повседневной организации жизни.

Ранее сказанное можно отобразить следующим образом в виде таблицы (см. стр. 16).