— Не покупали.

— Извини.

— Ты-то тут причем?

— Я была бестактна, — проговаривая это почти-извинение Вероника ухитрилась подойти к нему вплотную и прижаться. — А вообще, предложение интересное. Я согласна. Давай полепим. Чур, я буду лепить змею.

— А я — червяка, — отступая в сторону, парировал Зорьян. — Только сначала позвоню. Очень надо. Еще вчера надо было позвонить.

Вероника встала на пороге, перекрывая ему выход из комнаты, внимательно посмотрела на открытку:

— Конечно. Я же тебе не мешаю?

— Нет-нет.

— Замечательно. У тебя красивое имя. Если ты не против, я буду называть тебя Зорька. Это так нежно звучит. Зорька моя...

Если Вероника хотела его как-то уязвить, то промахнулась: снайпер Зорьян Бркович откликался на позывной «Заря» и одергивал только тех, кто пытался именовать его «Розой».

Он кивнул и попытался выйти — в кухню, к заряжающемуся телефону. Вероника перегородила дорогу, упираясь рукой в дверной косяк:

— Вижу, что ты собираешься уйти. Понимаю, что мои охранники не смогут тебя остановить — даже если я отдам им такой приказ. Как мне тебя удержать?

— Никак.

Вероника задумалась, нахмурилась. Смоляные брови сдвинулись, янтарные глаза потемнели. Зорьян посмотрел на усыпанный веснушками подбородок — у висицы на нижней челюсти пробивались пятнышки рыжей шерсти — и признал, что Вероника весьма и весьма симпатична. Наверное, даже красива. Правильные черты лица, яркие и резкие краски, добавляющие облику экзотичность. Вокруг такой барышни волки и лисы стаей должны крутиться — даже без папиного наследства. Судя по всему, мужа или любовника у Вероники нет. Привередливая? Или женихи не подходят ко двору, увенчанному башенками и припахивающему бытовой химией? Папа-Домбровский устраивает кандидатам экзамены на сообразительность и с позором выгоняет вон? Веронике лет двадцать пять, энергия бьет ключом. Сомнительно, что отсутствие ухажера под боком связано с проблемами здоровья. Хотя, всяко бывает.

— Я подняла подшивки старых газет. Мне очень жаль, что твой отец...

Вот теперь Зорьян разозлился. Понимал, что накатило на пустом месте — странно было бы, если бы Вероника не ознакомилась с историей, в свое время прогремевшей на весь район. Он давно уже привык не реагировать на шепотки за спиной и попытки выразить сочувствие. А сегодня вдруг взбесило.

Вероника была слишком чистенькой, обитавшей в замке с башенками — папаша Домбровский сумел прогнуть деревенскую реальность, пропитанную навозом и волчеягодной бражкой. Зорьян не нуждался в жалости, выплеснувшейся через окошко райского мирка.

— Избавь меня от оценочных суждений, — сухо сказал он. — В моей биографии нет ничего удивительного. В деревнях все бухают, если ты вдруг не знала.

— Дурой меня не выставляй, — Вероника помрачнела, отступила, освобождая дорогу. — Я здешняя. Отец с хутора, мать — из деревни в пятидесяти километрах от райцентра. Я знаю, как здесь бухают. Мой отец — трезвенник, которого в музее показывать можно. А почти всю родню по лисьей линии бражка в могилу свела. Мать допилась до потери памяти, когда мне было четырнадцать. Она выгоняла из дома то меня, то отца, являлась в гимназию, требовала, чтобы ей отдали дочку-первоклассницу. Вызывала полицию. Дралась. Писала жалобы в прокуратуру. В общем, после развода я осталась с отцом. И уже десять лет срываюсь с любого места по звонку врача — есть периоды, когда мать понимает, что к ней приехала я, поддается на уговоры и ложится в клинику добровольно.

Злость исчезла, словно Зорьяна окатили ведром ледяной воды. Он чувствовал, что Вероника не врет. Восприятие снова обострилось — как во дворе замка, возле грузовичка. Происходило что-то странное. Нить волчьей заинтересованности обвила бусину доверия, которую Вероника поднесла на открытой ладони — в знак мира. Из этой основы могло сплестись что угодно: ловец снов, абажур для семейной спальни или даже колыбель для волчат. А могла получиться крепкая удавка, которую Вероника затянет на его шее и рассмеется.