- Все пошли в музыкальный зал, - сказал он, смешно вытягивая шею, выступающий кадык так и ходил под кожей. – Я подумал, может, ты не знаешь, где это… раз новенькая.

Наверное, он что-то угадал по моему взгляду, потому что втянул голову в плечи, как черепаха.

- Я могу просто идти перед тобой, дорогу показывать, - произнес он виновато. – Если тебе стыдно со мной рядом…

- Не стыдно, - проворчала я недовольно, потому что мне вовсе не понравилось испытывать угрызения совести из-за жалкого очкарика. – Иди рядом, заодно расскажешь, что тут происходит. Потому что я ничего не понимаю.

- Расскажу! – он зашагал рядом со мной и так обрадовался, что мне снова стало совестно. – Ты не обращай внимания на Ваньку Царёва и на вершков. Они идиоты, надо всеми потешаются.

- На кого не обращать? – переспросила я. – Каких вершков?

- «Вершки», - с готовностью пояснил Анчуткин, суетливо указывая мне дорогу. – Это они так себя называют – вроде как они всегда наверху.

- Они?

- Царёв, Козлов… Вся их компания. А остальные – «корешки».

Мы поднимались по бесконечным лестницам, проходили узкими коридорами, в которых окна были только под потолком – узкие, длинные, я глазела по сторонам, но услышав про «корешков» - резко остановилась.

- «Корешки»? – уточнила я.

Анчуткин кивнул, глядя на меня с глуповатой улыбкой. Сквозь стекла очков его глаза казались маленькими и водянистыми.

- То есть… - я ткнула большим пальцем через плечо, - там, на лекции… «корешки закорешились» - это я сейчас вроде как «корешок»?

Теперь Анчуткин кивнул с сожалением и сочувствием.

Вот только его соплей мне совсем не надо было.

- Значит, «корешок». Ладно, - процедила я сквозь зубы и прикрикнула на Анчуткина: – Чего застыл? Показывай, куда идти.

Мы снова начали бесконечное восхождение, а я расспрашивала:

- А бумажка, которую ректор с меня снял? Это что было?

Заклятье, - вздохнул он. – Царёв по заклятиям лучше всех. С ним Кош Невмертич занимается по особой программе.

- Прямо по особой? – спросила я зло. – И что он тебе там наособил, что ты скакал, как сумасшедший?

Анчуткин успехнулся и смущенно пригладил волосы на макушке:

- Сделал так, как будто по мне ползали муравьи – много, и кусались, как собаки.

- И часто он так развлекается? Ваш «вершок»?

- Ну… часто, - промычал Анчуткин. – Ты с ним не ссорься. А то выкинет какую-нибудь гадость… В этот раз заклятье почему-то на меня перескочило…

- Перескочило? – я опять остановилось. – Так он повесил на меня бумажку, и это я должна была быть в муравьях?

Ответом мне был виноватый взгляд Анчуткина, и это окончательно меня добило. Значит, если бы не этот недотепа (по каким там причинам – не известно), это я бы скакала перед всей группой, как дурная коза. И перед ректором тоже… Перед ректором. Именно это показалось мне самым обидным.

- Только ты с ним не ругайся, - поторопился предостеречь меня Анчуткин. – Его отец – глава попечительского совета «Ивы». Царёв нажалуется – и тебя могут отчислить. Вершки это знают, и пользуются. Знают, что мы в любом случае будем молчать и не пожалуемся.

- И пусть отчисляют, - отрезала я.

Анчуткин как-то странно посмотрел поверх очков, и меня разозлил этот непонятный взгляд.

– Чего опять застыл? – сказала я грубо. - Мы дойдем сегодня до ваших песнопений или нет?

Пока мы шли закоулками института, Анчуткин успел многое мне рассказать. «Вершки» и в самом деле были мажорчиками. Почти у всех родители были выпускниками «Ивы» и теперь занимали какие-то суперважные посты, чуть ли не в ставке Президента. Они обучались платно, и, если верить Анчуткину, плата была очень приличной. Зато «корешки» обучались за счет институтского бюджета – их набирал по всей стране лично ректор. Успешным студентам-«корешкам» даже выплачивали стипендию и они жили в «Иве» постоянно, как в интернате.