- Можно я вас, Александр Петрович, спрошу прямо. Совершенно прямо об одном не дающем нам покоя вопросе, - Захаров прищурился, глядя на меня, и как ни странно, на глазах его проступила улыбка. – Вот если бы вы еще честно ответили, то очень бы облегчили нам это разбирательство, оказавшееся на редкость непростым.

- Ну так, спрашивайте, Иван Ильич. Буду очень рад помочь вам, - согласится я и достал из кармана коробочку «Никольских». – Желаете немного подымить, господа?

- Чуть позже, если здесь курить позволено, - отозвался Захаров. Костромин мотнул головой, что-то записывая в бланк с гербом. А вот мама… Мама удивила: взяла из моих рук сигарету, щелкнула зажигалкой, подрагивающей в ее пальчиках.

- Расскажите, Александр Петрович, как вышло так… - Захаров возвел к потолку свои проницательный взгляд и после небольшой паузы продолжил: - Так, что виконт Ковальский, отвечая на наши вопросы, договорился до того, что сам признал, будто хотел убить вас? Ведь я отчетливо помню ваши слова у двери в палату. Чем вы таким запугали Ковальского, что его потянуло на опасные откровения? Вот мы вспоминаем все это и не можем пока найти здравого объяснения. Ковальский с таким нездоровым энтузиазмом расписывал нам о собственном плане вашего убийства, что у меня возникли сомнения, в том ли лечебном заведении он находится.

- Да, и меня это очень обеспокоило. Подумалось, что его следует перевести к душевнобольным, - вставил виконт Костромин, прекратив делать записи и поправив очки. - Правда откровения Ковальского быстро прекратились. Потом словно подменили человека. Он принялся рьяно отрицать все, им же сказанное. Требовал, чтобы мы порвали протокол опроса. Вы, ваше сиятельство, ведь неспроста сообщили нам, что он желает пойти на откровения, расспросить его о причинах визита в клуб «Ржавый Париж»? Объясните, откуда у вас возникла такая уверенность, будто виконт Ковальский собирается свидетельствовать против самого себя?

- Охотно объясню, уважаемые господа, - согласился я. – Мы с баронессой Евстафьевой навестили его для того, чтобы расспросить о том, по каким причинам он хотел меня убить. Была ли это лично его инициатива или за ним кто-то стоит.

- Саша! Тебя снова хотели убить?! – испуганно глядя на меня, мама выпустила облачко густого дыма. – Это все в том же клубе, где стреляли из пистолета?

- Мам, хотеть и убить – две большие разницы. Признаюсь тебе: в случае со мной, разницы настолько большие, что не стоит о них сейчас говорить и отнимать время у наших гостей – все-таки они на службе императора, - сказал я, прикуривая.

- Пожалуйста, дальше, Александр Петрович, - подтолкнул меня граф Захаров. - Нам особо интересно, отчего вдруг Густав Ковальский решил поначалу пойти на откровения.

- Я знал, что Ковальский, кстати, его прозвище – Лис, по доброй воле говорить правду не пожелает. По этой причине я применил магию. Особую магию, которая, воздействуя на человека несколько неприятно, заставляет говорить правду, независимо желает он сказать ее или нет, - пояснил я и, предвкушая очередной вопрос от господ из имперской канцелярии, сказал: - И да, я маг. Неплохой маг, раз могу делать подобные вещи.

- Со слов баронессы Евстафьевой младшей, вы не просто неплохой маг, а некто почище самого магистра Арвигуса, раз умеете делать такие вещи. Вы вроде как обычную пассажирскую виману заставили лететь быстрее полицейских машин. Верно? – Костромин внимательно смотрел на меня поверх очков.

Ну вот… Теперь меня сравнивают с легендой прошлого века – магистром Арвигусом, который якобы умел летать, превращаться в медведя и метать молнии точно Перун, но все это вымыслы.