Только бы пережить этот вечер, вернуться, а дальше я все сделаю. Непременно. И это воодушевило.

Настолько, что на себя, на свой нелепый, неудобный наряд я смотрела уже как на костюмированную вечеринку. В прежней жизни мне в голову не приходило устроить тематическую фотосессию или пойти на имитацию бала, но раз выпал шанс покрасоваться в подлинном историческом платье с драгоценностями стоимостью в полмиллиона — вполне возможно, что и не привычных мне рублей — я использую его по полной. 

Я наконец вышла на улицу. Вонь, крики, люди, кони, духота. Перед подъездом стояла карета, запряженная парой сытых лошадей. 

Экипажи, дожившие до двадцать первого века, я видела. И в Оружейной Палате, и в европейских музеях. От того, что предстало моему взору, у музейных экспонатов было два огромных отличия: те кареты принадлежали в основном представителям правящих династий и были изготовлены в более поздний период, чем тот, в котором оказалась я.

Ни резьбы, ни позолоты, ни росписи: четыре колеса практически одинакового размера, тряпки, деревянный остов — больше всего экипаж потенциальной королевы напомнил домик, которые дети сооружают из стола и пары пледов. В детстве я сама устраивала такой, забиралась туда с фонариком и книжкой и читала, как отважные мушкетеры отправляются спасать несчастную королеву от бесчестья, а страну — от войны. Перечитав эту книгу уже лет в двадцать, я пришла к выводу, что эпиграфом к сему роману можно было бы написать «слабоумие и отвага»: люди, которые лезут в политику, будучи даже не мышами, а семечками. В двадцать лет я решила, что им была жизнь не мила, а в шестьдесят пять осознала, что и без политических авантюр они могли долго не протянуть, и не в дуэлях одних было дело.

Карабкаться — вот теперь было слово, которым я описывала все, что отличалось от ходьбы по ровной поверхности. Тина осталась на пороге дома, мне помогал садиться тощий разряженный мужик — тоже в темной одежде, но все равно он был при параде, и я не могла сказать, что создало у меня такое впечатление: выучка, вероятно? Все его жесты были нарочитые, как у плохого певца. Я удержалась на подножке, неловко развернулась, чуть не запутавшись в юбках, села, и карета была продуваемой, наверняка тряской, жесткой — вот это определенно. С непривычки платье у меня завернулось, сидеть мне было неудобно, но я решила лишний раз не шевелиться. Было лень, да и вряд ли здесь огромные расстояния. 

Я оказалась права во всем: и в том, что экипаж тряский, и в том, что я отобью себе за четверть часа все кости, и что я не успею как следует рассмотреть город. Высовываться я опасалась — вдруг для дамы моего сословия это ужасающий моветон, — но украдкой разглядывала узкие улицы, похожие на каменные ущелья.

Очень щедро загаженные, констатировала я. Так выглядели где-нибудь в далекой глубинке посещаемые общественные туалеты в середине лихих девяностых, и тут отличий практически не было, не стеснялись ни люди, ни лошади, и все, что мне приходило на ум: я в дерьме. По уши. Надо быстрей реализовывать план, потому что глаза разъедало от вони и от безысходности захотелось завыть.

Наконец мы оказались на площади, где было много карет, и сперва я предположила, что это рынок или какая-то городская площадь, потому что если это был королевский дворец, то он поражал своей скромностью: два этажа, нижний весь в каменных арках, каменные колонны перед подъездом, и я ожидала, что меня проведут именно через них, но нет. Дверца распахнулась, очень внушительный господин с синей лентой через плечо подал мне руку, и я опять позабыла про ногу и свалилась на бедолагу. Но надо отдать ему должное: он и ухом не повел, может быть, был привычен, но меня в этот момент больше беспокоило то, что я едва не потеряла свою туфлю и упорно пыталась ее нашарить.