Я еще чужой в этом мире. И мир чужой для меня.

У меня дома тысячи добровольцев едут не на свою войну просто ради интереса, попробовать себя и свои силы. Риск ради риска, не принимаемый обществом. Я сейчас в совершенно ином мире – сословном, где даже мысль о всеобщих одинаковых правах человека вызовет, мягко говоря, недоумение. Дуэли здесь в порядке вещей, а неготовность рискнуть жизнью ради чести будет просто не понята и не принята окружающими.

Дома я жил в гораздо более тепличных условиях торжества прав человека и ценности жизни. Поэтому во избежание нежелательных последствий мне надо как можно скорее привыкать к тому, что окружение вокруг враждебно и воспринимает смертельную опасность как нечто само собой разумеющееся.

Где, как не в Южных, привыкать к новым правилам новой жизни?

Причем очень уж серьезной опасности сейчас мне не грозит – шанс наткнуться на откровенных беспредельщиков невелик. С остальными проблемами я вполне справлюсь. Тем более что в нижнем городе действует неписаный кодекс правил поведения, не нарушая который, вполне можно сохранить жизнь, здоровье и даже деньги.

Мне сейчас, образно, просто надо подойти к краю пропасти и заглянуть вниз, чтобы удостовериться – страха нет. А если есть, то научиться с ним справляться.

Закон фонаря, кстати, о котором говорил Степа французам, для меня здесь не действует. Был бы одет по-другому, сработало бы – а в одежде городских охотников я уже совсем не гость в нижнем городе. Но спина у меня пустая – эмблема группировки отсутствует, так что одной опасностью меньше.

Размышлял я обо всем этом в ожидании поезда, стоя на платформе монорельсовой дороги, куда меня довезли рейнджеры. Легкий ветерок с шелестом нес по перрону мусор, поскрипывала частично оторванная металлическая табличка с названием станции. Электронное табло здесь уже давно не горело – лишняя трата энергии.

Людей на платформе было немного. В основном человеческий мусор; полностью опустившиеся люди – те, которым недоступен даже вирт. Они и были большей частью клиентами лавки с веществами. От меня старались держаться подальше – наверняка многие видели, на чем именно я приехал к платформе.

Прежде чем расстаться, с Халидом мы еще выпили чаю, обсуждая нюансы дела Уэлча-Шиманской, и вышел от него я под прибытие поезда – движение по монорельсу было бесперебойным, по расписанию. Так что не успел даже утомиться ожиданием на перроне, как вдали раздался громкий гудок, а через миг платформа осветилась ярким лучом прожектора прибывающего состава.

Распахнулись автоматические двери, и я зашел в заплеванный вагон с разрисованными стенами. Несколько стекол разбито, осколки рассыпаны по полу. Сегодня уже разбили – потому что в депо обычно поезда приводили в порядок.

В вагоне народа, как и на перроне, также было немного. Но мое появление не осталось без внимания – я сразу почувствовал направленные на себя взгляды. Оборачиваться пока не стал. Прошел немного в другую сторону – от чужих агрессивно-заинтересованных глаз и, только устроившись на сиденье, осмотрелся.

«Эгей, красавчик! Очень рада тебя видеть!»

Мое – и Олега знание французского ограничивалось стандартным набором фраз типа «паркуа па» и «экскьюзе муа, же му си пердю». Личного терминала с переводчиком больше не было, поэтому понять из услышанного ничего не смог. Но хотел бы верить, что массивная – в обхвате как три меня, черная женщина лет двадцати произнесла именно это. Хотел бы верить, но не получалось – даже без эмпатии чувствовалось, что меня только что оскорбили.