Пускай он без гроша в кармане и его мало кто понимает, успех его обошел, а он не унывает, сохраняет оптимизм, с пакетом, чемоданчиком, в двух пиджаках, лихой бейсболке… Он еще продиктует миру свои диковинные условия, тем более в эпоху упадка, когда изъяны циклического существования доканывают даже меня, практикующего йога, ищущего свободы от круговерти рождений.

Так я сидела за кружкой кофе, пытаясь вырваться из капкана эгоизма, постигая эфемерную природу человека вообще и свою собственную в частности… когда между шкафчиком и плитой смиренно засветился его пакет, ясно давая понять, что его хозяин – псих со справкой, посредством каких-то таинственных чар готовый поступить в приживальщики к любому, кто укроет его от дождя и полуночной росы.

Тотчас зазвонил телефон.

– Ну что? – бодро произнес знакомый тенор. – Я договорился в Министерстве культуры, там дали добро. Едем завтра в Тверскую область на гастроли…

– Завтра я не могу, – отвечаю упавшим голосом.

– Ладно, – это было само благодушие, – вечером приду, и мы с тобой всё хорошенько обсудим.

Что делать в таких случаях, до сих пор не пойму. Весь всклокоченный, сияющий, он звонил в дверь, невзирая на мои яростные протесты, и я сдавалась под натиском стихий. Я швыряла трубку, выставляла его пакеты на лестничную клетку, воздвигала преграды на уровне домофона… Тогда этот сукин сын набирал номера соседних квартир и жалобно канючил:

– Откройте скорее, я принес пиццу в двести двадцать третью квартиру. А у них домофон не работает. Ну откройте скорее – пицца остываает! Я вам русским языком говорю – остываает пицца! Вы что, не понимаете? Алё…

Глядь, он опять топчется на пороге!

Я даже придумала познакомить его поближе с Элеонорой, та всё хотела выйти за какого-то югослава, отправилась к нему в Югославию, а он живет на ферме и пасет свиней. Она сразу поняла, что этот свинопас вряд ли превратится в принца, да и меня мигом раскусила.

– Пора тебе от своего туманного буддизма перебираться в ясный и прямолинейный иудаизм, – сказала Элька. – Зови участкового, и дело с концом!

Но я никак не могла собраться с духом вызвать милиционера, ибо учение, которое я исповедую, считает непопулярными подобные меры…Погибнет сей мир, иссякнет великий океан, растите любовь, о смертные, сострадание, нежность, стойкость… И помните незыблемо, что рождение и смерть – проявление космической иллюзии… Точка. Про милиционера – ни слова.

А пока я мучилась, соображая, как мне возвыситься над обстоятельствами, произошли многие чудесные вещи.

У Галактиона защитился его аспирант, в семьдесят пять лет стал кандидатом общественных наук, последним специалистом по Берлинской стене, поскольку – пока он тянул с диссертацией – Берлинская стена пала. Галактион им страшно гордился, потому что все считали это клиническим случаем.

В нашей избушке в Уваровке кто-то разбил окно, в поисках неведомо чего перевернул весь дом и утащил две банки смородинового варенья, которое прошлым летом наварила Искра.

– Ну и хорошо, – махнул рукой Галактион, приехав и оглядев учиненный кавардак. – Хоть чайку попьет с вареньицем, а то всё водку да водку!

В Симоновском подворье замироточили иконы. Искра и я, мы отправились в храм подивиться такому странному феномену. У Параскевы Пятницы и святого Валентина мироточили плащи. У Пантелеимона – губы в масле, точно по излучине губ, “Семистрельная” Богородица умягчения злых сердец покоилась под стеклом сплошь в каплях мирры, один Василий Блаженный оставался сухой, не повелся на коллективную аномалию.