У брата начинает дергаться левый глаз.

– Все в порядке. В смысле, я умираю до того, как поднимается занавес. О чем еще можно мечтать?

Мама ничего ему не отвечает и поворачивается к Мерси.

– Эти кожаные брюки смотрятся на тебе потрясающе, дорогая. Но ты не думаешь, что четырнадцатый размер сядет лучше? Кажется, в двенадцатом тебе неудобно.

От напряжения у Мер двигаются желваки.

– Спасибо, они прекрасно сидят.

– Да, конечно. – Мама вяло улыбается. – Я просто беспокоюсь о тебе.

– Правда? Приятно для разнообразия.

Повисает тишина.

– Мама, – Фейт резко делает шаг вперед, – наверное, тебе стоит отойти от окна. Макс притащил сюда папарацци, а у них очень мощные камеры.

Мама сразу выпрямляет спину.

– Ох, – вздыхает она, приближаясь к окну и распахивая пошире шторы, – настоящие коршуны. Никакого личного пространства! Никакого уважения к частной жизни! Неужели эти койоты умеют только брать, брать и брать и хотят, чтобы мы давали, давали и давали?!

Мерси, Фейт и Макс переглядываются, приподняв брови.

– Да, это странно, – иронизирует Мерси.

Мать встает так, чтобы свет хорошо падал на ее высокие скулы, потом задумчиво смотрит вдаль, и в ее серебристых глазах появляется блеск.

– Вы случайно не видели там никого из LA Times?

– Не-а, – ухмыляется Макс. – Но я видел кое-кого из The Telegraph. Ведь как раз эту газету читает бабушка, правда?

Мама резко задергивает шторы и делает шаг назад.

– И… как она поживает?

– Она хочет знать, почему ты живешь здесь, а не дома с детьми, – говорит Мер, уставившись на свои алые ногти. – Вообще-то, мы все хотели бы получить ответ на этот вопрос, когда у тебя вдруг появится свободная минутка.

– Ах, дорогие мои, – говорит мама с нежной улыбкой, – так мило с вашей стороны беспокоиться обо мне. Я обязательно справлюсь с этим недугом, обещаю вам!

Она аккуратно садится на кушетку, изящно скрестив ноги.

– А сейчас, боюсь, я слишком устала. На два часа у меня назначена встреча с одним уважаемым травником, так что…

В наступившей тишине Мерси выразительно смотрит на свои часы. Сейчас нет еще и десяти утра.

– Конечно, – говорит Эффи, покусывая нижнюю губу. – Тебе нужно прийти в себя, мам. Увидимся в следующее воскресенье, да?

Поддавшись минутному порыву, я снова бросаюсь к маме.

– Сейчас ретроградный Нептун, – шепчу, уткнувшись ей в шею, пока она пытается устроиться на пышных подушках. – И это объясняет все! Так что не забывай о свежем воздухе, избегай красного цвета и спрячь это себе в наволочку.

Мама не успевает ничего сказать, а я уже сую ей в руку мешочек с лавандой, целую ее в щеку и выскальзываю из комнаты.

Я прекрасно завершила эту сцену.

– Ну, – говорит Макс, когда мы в растерянности переглядываемся, – все прошло гораздо хуже, чем ожидалось.

Фейт кивает.

– И что будем делать?

– Совсем у нее, что ли, стыда не осталось?! – Мерси трет нос. – Это было жалко. Трагично. Грустно.

Мы все отлично исполняем свои роли, внимательно читаем общий сценарий, как в идеально сделанном ситкоме – лауреате премии «Тони».

– Так трагично! – с чувством соглашаюсь я, стараясь одновременно сжать все их шесть рук в знак поддержки. – Так грустно. Последняя мамина съемка в романтическом фильме была такой напряженной и требовала от нее столько усилий, что теперь она просто испещрена. Кажется, папе уже пора поскорее приехать из Лос-Анджелеса.

Макс напряженно смотрит на меня.

– Хоуп, – говорит он, внимательно вглядываясь в мое лицо, – ты имела в виду «измождена», а не «испещрена». Мама в этом центре не потому, что покрыта какими-то точками или надписями. Но ты ведь понимаешь, что происходит на самом деле, правда? Ты же не веришь, что…