Так вот, после праздников он в рейс идет. Вдруг какой трактор поломается или еще что. Ну и заработать хочется, он каждую зиму ездит. А в Ягодном списанный газон стоит, он уже побазарил с местными, его готовы отдать за символическую плату. Дядя Вася предварительно договорился. Обратно можно на освободившихся санях притянуть. Но придется чутка аргументировать. Словом, ящик водки, и останки экспериментального газона мои. Сто рублей за кота в мешке. Мне решать – надо ли? Согласился рискнуть, деньги пока есть.

– Что делать-то будешь?! Такие деньжищи!

– Не знаю… Я же в выигрыше был, мне любая карта годилась.

– Кроме туза.

– Угу, кроме туза.

– Отца, может, попросишь?

– Третий раз? Он после второго на меня как на придурка смотрит.

– Может, занять у кого?

– У кого?

– Есть один человек.

– Кто?

– Лёха Писарь при деньгах. У него всегда на кармане лежит.

– А если не даст?

– Ну не даст. Хуже всё равно не будет. Ему надо объяснить, что карточный долг, долг чести. Тебе три дня на сбор денег дали. Он авторитетный пацан, должен понять.

– Вдруг не поймет?

– Ну и что?! Не поймет – значит не поймет. Что ты как маленький? Я тебя уговаривать должен? Делай сам что хочешь.

– Пошли, рядом постоишь? Одному мне что-то стрёмно.

– Ладно, пошли. Постою.

На день рождения Юн меня пригласила заранее. Не одного, из класса все были приглашены. Что дарить? Шестнадцать лет – все-таки дата. Опять же девчонка. Пацанам я привезённые летом из отпуска радионаборы «Юный техник» дарил.

Однако вывернулся. Вместе с дядей Витей из меди с оловом сварили бронзу. Отлили в медальон, на котором по кругу выгравировали красивым шрифтом: «Юн Маша. 16 лет», – а в центре ее профиль с фотографии. Фотогальваника, как начальник учил. Неделю возился. Хотя, если по чесноку, чуточку грубовато вышло. Подарок понравился. Благородный цвет бронзы хорошо смотрелся на фоне смуглой кожи новорожденной. То, что сделал сам, тоже оценили.

Народу собралось много. Были ребята из нашего прошлогоднего класса, которые остались в поселке, даже Кимба пришла. Еще пара подружек и трое знакомых ребят. Без Машкиных родителей не обошлось, но они весь вечер просидели в своей комнате, не мешали. Хотя в щелочку временами мама подглядывала, я заметил. Как обычно, поели, попели, потанцевали. Когда до меня гитара дошла, вспомнил Петра Лещенко и под настроение запел:

Катюшеньку приплел вместо непонятных «рамды мады». После первой же строфы девчонки плотно окружили меня. На куплете

сочувственно стали вздыхать, а Ириска мстительно ухмыльнулась, подсела ко мне и плотно прижалась, впрочем, не мешая играть. По окончании песни шепнула: «А про меня ты никакую песню не пел!» Из духа противоречия или не знаю сам почему завел «Ах, эти черные глаза». Услышав:

Девчата сильнее сплотили свои ряды. Ирка, почти обнимая, положила руку на спинку дивана за мной.

По окончании песни шепнула: «Что ты надумываешь себе? Нет у меня никого». Ага, нет никого! Как будто я не видел, как она с парнем обжималась.

Одноклассницы смотрят на нас с Иркой, как будто я для той сам песню сочинил. И ведь не переубедишь их никак. Подружка млеет от удовольствия, потом при всех в щечку чмокнула. Колька ревниво спросил: