Если так и дальше пойдет, то ты умрешь от разрыва сердца из-за какого-нибудь пустяка, как волнистый попугайчик.

…К вечеру я наконец добралась до проспекта Вернадского.

Я прекрасно помнила дом и квартиру Лейкинда, но дала себе еще полчаса в полутемном подъезде: чтобы собраться с мыслями и нащупать непринужденную линию поведения. Возможно, он уже уехал, а если не уехал – то околачивается на работе, а если не на работе, то двинул в ресторан, а если не в ресторан – то развлекается с очередной любовницей…

И, когда желание не идти к Леве достигло наивысшей точки, я решительно поднялась по лестнице на третий этаж и нажала кнопку звонка.

Лева открыл не сразу – уже тогда, когда я, облегченно вздохнув, собралась уходить.

Он поддерживал джинсы руками – ремень был расстегнут – и держал под мышкой мятую газету: Лева был фанатом прессы и, как рассказывала Гуля, читал все – от солидных изданий до последних бульварных газетенок.

– Привет! – как ни в чем не бывало сказала я, собрав остатки непринужденности: видимо, год, проведенный в одной упряжке с Венькой, хоть чему-то научил меня. – Узнаешь?

Я была слишком занята собой, чтобы обратить внимание на его первую реакцию, а стоило бы: он, несомненно, сразу же узнал меня – но это не было ленивым запоздалым узнаванием полузнакомой женщины, встречавшейся ему на вечеринках. В зрачках его промелькнул страх, который был неясен мне так, что я тотчас же постаралась не заметить его. Впрочем, страх тотчас же исчез, уступив место настороженности. Он стоял в дверях, склонив голову, и, сощурясь, смотрел на меня.

– Что-то не так? – удивляясь сама себе, развязно спросила я.

– Немыслимо! – осторожно, подбирая слова, сказал он. – Какой идиот надоумил тебя выкраситься в рыжий? Морщины поперли, неужели не видно? Ты ведь как-никак уже не Лолита, девочка моя!

– Может быть, впустишь?

Лева молча посторонился, пропустил меня в квартиру и запер дверь.

В квартире ничего не изменилось за те полгода, которые я в ней не была, – та же блеклая афиша Тулуз-Лотрека в прихожей, тот же устойчивый запах маринованного чеснока.

– Ну-с, я тебя слушаю, – настороженность перекочевала из глаз в интонацию, стала не так заметна, но не исчезла совсем.

– Кофе не угостишь?

– Нет, – он справился с собой и стал похож на прежнего Леву с бестолковой, наполненной флюидами запретного секса вечеринки. – Кофе не угощу, потому что нет его. А вот пиво есть. Баночное.

– Валяй баночное.

Мы расположились на кухне, в полном молчании откупорили банки с пивом и сделали по первому глотку.

– И что? – спросил Лева.

– Я к тебе по деликатному поводу.

Он молчал, сосредоточенно разделывая руками обветрившийся кусок красной рыбы.

– Вот, созрела. Решила довериться Родену, он же Микеланджело.

– В смысле?

– В клиентки к тебе набиваюсь, – а теперь нужно сработать точно: немного девичьего отчаяния, сдобренного самоиронией, это действует на таких вот циничных мужиков. – Личико подретушировать.

– Э-э… – Лева откинулся, уперся спиной в холодильник и начал внимательно и бесстрашно рассматривать меня, – это ты опоздала. Я уже не практикую, лавочку закрыл. Послезавтра улетаю из этой богом проклятой страны. Навсегда. На историческую родину мыльниц, папильоток и картофеля фри.

– И ничего нельзя сделать, – я даже забыла поставить вопрос в финале, вот все и разрушилось, и славу богу, черт знает куда тебя могло занести с этими твоими выкладками.

– Ничего, – Лева выждал паузу, – или почти ничего.

– Лева, ты меня без ножа режешь!

– Без ножа резать невозможно. Так что филиппинские хилеры – это сплошное шарлатанство. Но… – Лева поднял палец.