– Могу поклясться собственной головой, вы точно никогда еще не бывали в театре госпожи Тиссы, и если зайдете, то не пожалеете. Всего три лирия – не слишком уж много для такой особы. Вижу, что вы не какая-то простолюдинка, – зазывала схватил наемницу за рукав, собираясь подвести ближе к дому с табличкой с незатейливой надписью «Передвижной театр».

– Ты, верно, прежде не касался не простолюдинов, раз конечности еще целы, – она приподняла бровь и опустила глаза на руку потешника.

– Прошу прощения, госпожа, тысяча извинений, я не хотел вас обидеть, – коротышка отпрянул, расплылся в виноватой улыбке и чуть поклонился. Но тут же лукаво добавил. – Значит, угадал? Я всех вижу насквозь, не даром же тут работаю – здесь все так умеют, у всех особый нюх и зрение.

– Сколько, ты сказал, за вход? – Или внимательно смерила въедливым взглядом дом, который, судя по нарастающему гаму, смеху и голосам, доносящимся из открытых дверей, далеко не пустовал. – Три лирия? Держи.

Мысль посетить это место показалась не такой уж глупой, и, учитывая то, что там собираются показывать, о чем говорить в голос, не боясь быть наказанными, лишь еще больше подстегнуло Мелон принять предложение болтливого коротышки. Да, она прекрасно знала, что балаганщики, лицедеи и прочие притворы, умеющие перевоплощаться в кого угодно, вывернут все наизнанку и способны на выдумки и чрезмерные приукрашивания. И нужно различать правду и ложь. Однако, где еще, как не в месте, в котором открыто могут высмеять и осудить знатных особ; где, как не среди собравшейся толпы, любящей пошептаться за закрытыми дверями или же посплетничать вне дома обо всякой ерунде, можно услышать намного больше, чем в досужей болтовне на улицах. И такой же осторожной, как и худые тени в полдень.

– А это тебе от меня добавка! – вдруг откуда-то послышался звонкий и тонкий голос и в коротышку, получившего деньги, сверху полетел яблочный огрызок. С глухим шлепком он попал прямо в спину маленького человечка. – Ха! Яблочко точно в яблочко!

На каменном выступе дома, соседствующего с театром, сидел какой-то мальчишка лет тринадцати и заливался смехом, глядя на то, как потешник завертелся, словно волчок, заломив руки за спину. Избавившись от огрызка, хулиган, облаченный в поношенную одежду обычного уличного попрошайки, принялся за новое яблоко, явно готовя его, чтобы снова пустить в дело.

– Опять ты?! Ну, я до тебя доберусь когда-нибудь, маленький поганец! – маленький человечек мгновенно побагровел от злости и погрозил кулаком мальчугану, которого это только еще больше раззадорило. – Оторву тебе уши и заставлю этих яблок сожрать столько, что потом долго не слезешь с выгребной дырки, попомни мои слова! Я тебя так опозорю, что твоя семья и носа не покажет из дома! Грязный оборванец!

– Сначала попробуй достань меня! Ты даже догнать не сможешь – ноги коротковаты! – мальчишка несколько раз надкусил яблоко и швырнул его снова в коротышку, однако объедки попали прямо наемнице в плечо. – Ого! Вот это попадание! Надо бы извиниться, но не стану. Нечего платить этим жалким балаганщиками и лжецам!

Беспризорник издевательски развел руками, состроив наигранно виноватое лицо, и бросился бежать прочь с выступа по плоским крышам, довольно хохоча.

– Что здесь происходит? – Илилла брезгливо принялась отряхиваться от мякоти.

– Да этот паршивец здесь околачивается с того самого дня, как только труппа госпожи Тиссы приехала в город. Сначала он только и делал, что глазел со стороны, потом стал пытаться проникнуть без платы внутрь, затем – наговаривать на нас, отпугивая гостей. Однажды даже сорвал представление: незаметно попал в театр, испортил добрую половину платьев и напугал актеров. Жаль, что тогда не поймали этого выродка, уж я бы его выпорол. Мы обычный странствующий театр, коих сотни на континенте, никому ничего плохого не сделали. За что нам такое наказание, непонятно?