Двинуться боялась, опасаясь сама не понимая чего, но явственно ощущая сгустившуюся, тяжелую атмосферу напряжения. Она давила на плечи и не давала нормально дышать.

– Я не могу…

– Не можешь? В смысле ты не можешь?

Мои холодные пальцы вцепились в пластмассовые края сбоку койки.

– Амир, видимо, не сказал тебе. Так что придется мне. Я ослеп, Полина, и парализован. Я теперь бесполезный инвалид.

– Подожди… – Сердце пропустило удар, перед глазами поплыли круги. – О чем ты говоришь? Инвалид?

– Тебе слух отказал? – прорычал он сквозь зубы, наконец поворачивая ко мне голову, а с меня из-за проявлений прежнего, намного более привычного мне, Карима спало оцепенение.

– Мне ничего не отказало. Не надо рычать. Значит, я должна уйти, чтобы не видеть тебя таким беспомощным? – уточнила я, наполняясь решимостью бороться с этим упрямцем.

Теперь я понимала, что с ним происходит. Активному и полному сил Кариму, хозяину по жизни, невыносимо видеть себя слабым и беспомощным. Он рвет и мечет, как испуганный медведь, которому зажало лапу в капкане.

– Ты не должна тратить свою жизнь на слепого инвалида, – глухо пробормотал он, снова разворачивая лицо к стене.

– Может быть, ты для разнообразия позволить мне самой решать, как и куда тратить свою жизнь, Мансуров? И не забывай, что у тебя есть дочь.

– Я не забывал, – рыкнул он, а я разозлилась оттого, что не вижу его.

Развернулась и пошла, чтобы включить свет, но была остановлена практически отчаянной мольбой.

– Полина…

Голос позади удивил меня. Сам прогонял, а как только подумал, что я ухожу, сразу позвал обратно. Дышать снова стало тяжело, когда осознание недугов Карима дошло до меня на самом деле. Вела я себя бравурно, а на душе скребли кошки. Там скапливалась боль. Я не знала, к чему мне готовиться и как себя вести с инвалидами. Я не знала, как мне вести себя с новым Каримом.

Не понимала, как нам вести себя друг с другом, учитывая наше прошлое. У него есть жена. У него есть семья, которая меня ненавидит. Моя семья тоже не примет, если я буду ездить сюда. В место, где Карима прячут от опасности.

А есть еще его ребенок Диляры, который может быть зачат от Карима.

Как же сложно, мучительно и запутано…

“Здесь и сейчас, Полина, здесь и сейчас”, – возникла в голове спасительная мантра.

Может, потом я буду плакать, жалея Карима, но в данный момент я прошла к выключателю и врубила свет. Люминесцентные лампы едва слышно потрещали и загорелись. Яркий свет разлился по палате со светло-зелеными стенами и добрался до койки.

Теперь я увидела его, даже не дернувшегося на свет.

Жутко…

– Тебе не нужен свет, а мне – да, – пришлось пояснить. – Я не ухожу.

Кажется, мне теперь придется пояснять каждое свое движение.

– Лучше тебе уйти.

– Карим, прекрати, – решительно прошагала я к нему, рассматривая бледное лицо со ссадинами. Глаза были открыты, но явно ничего не видели. Не знаю, как вела бы себя я, окажись в таком состоянии, но, наверное, от Мансурова иного ждать и не приходилось. – Ты только что очнулся от комы. Возможно, зрение восстановится, как и чувствительность ног, надо поговорить с врачом, найти другого, если этот не помогает…

– Ты думаешь, я не поговорил?! Думаешь, я не выслушал чертову прорву медицинских терминов и не выяснил прогнозы?! Я такой навсегда теперь! – сцепив зубы, говорил он, а напоследок ударил ладонями по постели.

Тело напряглось, даже вены вздулись, а кожа на лице натянулась. На лбу выступила испарина. Я даже услышала скрип зубов.

Движимая непонятным чувством, метнулась к нему и схватила за руку, сжала пальцы, напитываясь от них теплом. Они были поразительно горячие. А мои – ледяные. А когда Карим дернулся, пытаясь высвободиться, я не пустила.