– Господи, господи, помоги мне сегодня, – чуть слышно пробормотал Овсов, опустив лицо в ладони. – Господи, господи, не оставь меня сегодня...

Вошла Валя с мокрыми снимками. Он всмотрелся в один снимок, расположив его у настольной лампы, взял второй, третий...

– Ни фига себе...

– Похоже, у него не осталось ничего целого, – чуть слышно сказала Валя.

– Яйца-то хоть у него на месте?

– Кажется, да... И что к ним прилагается тоже.

– Все утешение, – и Овсов поднялся.

Он быстро шел по коридору, и его тяжелые шаги становились все тверже. Он не видел ни выглядывающих из палат больных, разбуженных полуночной суетой, ни жмущихся к стенкам дежурных медсестер, ни Вали, едва поспевающей за ним. Лицо его напряглось, седой пробор уже не выглядел таким четким, челка упала на лоб.

В операционной все было готово. Яркий свет, стол с возвышающимся посредине телом, инструменты, пожилая сестра с резиновыми перчатками. И единственный помощник – практикант, который, кажется, вот-вот брякнется в обморок.

– Знаешь анекдот? – спросил его Овсов. – Идет операция... «Скальпель! – командует хирург. – Тампон! Спирт! Еще спирт! Еще спирт! Огурец!»

Практикант стоял бледный и даже не улыбнулся. Он лишь сглотнул слюну и кивнул, давая понять, что все услышал, все понял.

– Как же тебя угораздило, бедного, – пробормотал Овсов, шагнув к столу. Он снова хотел встретиться взглядом с этим человеком, но глаза того были закрыты. Над ними нависала сорванная с головы кожа. – Ну... с богом, – вздохнул Овсов. – Поехали, девочки...

Когда Овсов, едва волоча ноги от усталости, добрел до своего кабинетика, в окно било яркое солнце. Было уже утро, и далеко не раннее утро. За больничным забором проносились переполненные троллейбусы с пассажирами на крышах, на трамвайной остановке стояла молчаливая и какая-то безнадежная толпа. Следом за Овсовым в кабинет вошла Валя. Она обессиленно опустилась на кушетку, некоторое время молча смотрела в тяжелую спину хирурга, склонившегося над столом, потом спросила:

– У вас там что-нибудь осталось?

– Поделюсь, – сказал Овсов. Рука его привычно скользнула в тумбочку, нашарила бутылку «Распутина» и извлекла ее на яркий дневной свет.

– Он умрет, Степан Петрович?

– Это меня не касается. Это одному богу известно. Спасет его только бог. Я что... Механик. Режу, пилю, зашиваю, зажимаю, вколачиваю гвозди... Действия простые, можно сказать, бездумные... – Овсов разлил водку в два стакана, один протянул Вале, из второго медленно выпил сам.

– Жалко будет, если умрет, – проговорила Валя, скривившись от водки. – Столько усилий, такая ночь...

– Потрудились сегодня славно... – согласился Овсов.

– Но сердце бьется!

– Да, – кивнул Овсов, думая о чем-то своем. – «И сердце бьется в упоенье, и для него воскресли вновь и божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь...» Приблизительно так выразился один товарищ. – Овсов повернулся наконец к Вале. – Тут особенно и думать нечего... Если он все сделал на этой земле, если выполнил свою задачу, ту, ради которой он сюда, на землю, заслан... То умрет. Если ему кое-что предназначено, если стоит перед ним еще какая-то задача... Выживет.

– А вы как думаете?

– По мне... Он не должен умереть. Слишком много затрачено усилий, чтобы его убить. Кому-то очень хотелось от него избавиться, кому-то он очень мешал самим своим присутствием на земле. А любое действие рождает противодействие. Равное ему по силе, а то и гораздо превосходящее. Ветер рождает бурю.

– Думаете, его хотели убить? Но это же автомобильная авария, Степан Петрович!