– Распутин, – озадаченно пробормотал Овсов, вглядываясь в бородатого мужика на этикетке. – Надо же, Распутин... Ишь бы! А Гриша, как мне помнится, предпочитал сладкие вина... бедный Гриша. – И Овсов с хрустом свинтил пробку с горлышка бутылки. И вслушался в хруст – и по этому, вроде бы незначащему признаку, можно было определить качество водки. Пробка свинтилась хорошо, легко, четко. И разрыв ее металлических перемычек тоже был приятен для уха. У Овсова всегда портилось настроение, когда пробку приходилось сковыривать ножом, вилкой, зубами, обдирая в кровь пальцы, и отбрасывать в сторону нечто жеваное, рваное, с торчащими во все стороны заусеницами. Но такое случалось лишь с отечественными бутылками, в которых плескалась странная жидкость, от которой тяжелели виски, судорожно колотилось сердце и сутками не проходила тянущая боль в желудке.

Овсов залпом выпил полстакана водки, прислушался к себе, осторожно поставил стакан на стол. Потом несмело, как бы стесняясь, взглянул на собственное отражение в окне и со вздохом откинулся на спинку стула.

– Ну вот, – пробормотал чуть слышно. – И хорошо.

– Добрый вечер, Степан Петрович. – Простыня на двери колыхнулась, и в просвете появилась девичья мордашка в белом больничном кокошнике. – Не помешала?

– А, Валя, – Овсов улыбнулся, не оборачиваясь. – Входи... Всегда рад тебя видеть.

– Да ну, рад видеть! Заливаете, Степан Петрович!

– Ничуть, – Овсов убежденно покачал головой, продолжая наблюдать за сестрой в оконном отражении. Валя прошла вперед, села на угол стола, выдавая тем самым их достаточно близкие отношения. Взяв стакан, понюхала, отставила в сторону, подальше от себя. – Хочешь выпить? – спросил Овсов.

– Нет... Дрянь какая-то.

– Да, водка неважная, – согласился Овсов и, поколебавшись, осторожно положил ладонь на Валино колено, которое вызывающе светилось прямо перед его глазами.

– Не позовете, не пригласите, – проворчала Валя, запустив пальцы в его волосы.

– Прекрасно знаешь, что я всегда тебе рад... Когда бы ни пришла.

– А я хочу слышать зов. – Валя с дурашливой капризностью выпятила губы.

– Ты его слышишь.

– Не всегда!

– Понимаешь, – Овсов провел рукой по ее бедру, но, когда хотел убрать ладонь, Валя ее задержала. – Понимаешь... В определенном возрасте мужчина уже не может вот так запросто что-то там намекать красивой девушке. Поблажка нужна, посыл какой-то...

– И какая же тебе еще нужна поблажка? И какой же тебе еще нужен посыл? – Она легко перешла на «ты». – Ты должен знать, Овсов, что возраст, которого ты опасаешься... Еще не наступил. Для тебя еще не наступил.

– Виноват, – пробормотал он. – Исправлюсь.

– Торопись, Овсов.

– Хорошо, – кивнул он. – Сегодня... Останешься? – Он невольно посмотрел в сторону узкой кушетки и тут же, поняв, что девушка заметила его воровской взгляд, густо покраснел, но взял себя в руки и спросил с улыбкой: – Или как?

– Что же мне остается... Зов прозвучал... Надо как-то откликаться. – Она взъерошила седые волосы Овсова, спрыгнула со стола. – Пойду на последний заход, там где-то в семнадцатой бабуля причитает...

– Пусть причитает, – обронил Овсов. – Ей так легче.

– Может, кольнуть ей чего-нибудь?

– Кольни.

– А чего кольнуть-то?

– Это не имеет значения... Ей важно, чтобы вокруг немного посуетились, побегали, – проговорил Овсов как-то отстраненно, думая о своем.

– Помрет бабуля?

– Нет. – Овсов обернулся на стоящую за его спиной Валю. – Во всяком случае, не скоро. Она еще лет десять будет постанывать, покряхтывать, попукивать... Родня привезла ее, чтоб хоть немного отдохнуть, дух перевести... Ты заметила, какой у нее аппетит? – усмехнулся Овсов. – Обрати внимание. Трех хороших мужиков прокормить можно...