– Перебьетесь, ваше величество! Никакого намека не было, – возражала я. – Просто борьба за спальное место. Отвалите, солнцеликий монарх. Очень спать хоцца.

– Ну уж нет! Король-солнце желает наказать тебя, простолюдинка, за неслыханную дерзость, с которой ты обращаешься с монархом. Трепесчи! – взвывал Род, произнося это слово именно так: трепесчи, и набрасывался на меня.

При этом пружины кровати громко и жалобно стонали.

– Мы с кроватью трепесчем! Уже обе стонем, – со смехом отбивалась я. – Вы, величество, как-то массу поднабрали. Не то, чтобы мы с кроватью намекали, но вам бы перейти с калорийных сыров и мяса на ужин на что-нибудь легкое, вроде овощей.

– Заставить меня, хыщника, траву жрать? Ну уж нет! Даже обе любимые женщины не заставят меня это сделать!

– Чего? Это кто вторая? Вам, величество, сейчас все букли с парика оторвать? Или корону на нижнюю часть организма натянуть? Какая наглость! – я захватывала в болевом приеме самую чувствительную часть мужского тела.

– Ты и кровать – две мои любимые женщины! Милая, вот сейчас не нужно делать резких движений, когда твои ловкие пальчики находятся в опасной близости к королевскому жезлу. Это, между прочим, символ власти. Ты сейчас всю монархию лишишь величия. Ой, какая у вас прэлэстная ручка! Дозвольте облобызать!

– А мне всё равно. Соперниц не потерплю! И лобызнуть не дозволю. Недостойны вы.

– Так, всё. Доигралась! Иду на вы! Монархия пошатнулась под натиском рэволюционэров, но не пала. Можешь в процессе петь «Марсельезу». Но учти: кровать поет лучше, чем ты.

А теперь незнакомый мужчина ждет меня в постели. Я почти час просидела в ванной, ожидая, когда он уснет. Но он не заснул. Окончательно потеряв терпение, он зашел в ванную.

– Устала? Давай я тебя помою.

– Нет, не нужно! Уже выхожу, – я приподнялась в ванной.

– Расслабься, Никусь. Что с тобой? Ты так напряжена. Это же я.

– Кто я? – чуть не сорвалось с моего языка.

Я в ужасе сжалась под его руками. Мой мозг отказывался воспринимать реальность. Просто не понимал, как такое могло случиться. А тело не узнавало эти руки. Кожа покрылась мурашками от того, что чужой мужчина гладит меня, обнаженную.

– Ух, ты совсем замерзла, – прошептал он.

Взял меня на руки, осторожно извлек из ванной и завернул в полотенце.

– Давай-ка под одеяльце, там согреешься, – он положил меня на кровать и начал целовать в шею.

– Нет! Не сегодня! Я очень устала.

– Я всё сделаю сам, – прошептал он.

– Не нужно, Родя. Не хочу. Слышишь? – я сбросила его руки со своего тела, завернулась в одеяло и в ужасе сжалась под ним.

Если он продолжит приставать, я с ума сойду.

– Ладно, спи, – он поцеловал меня в щеку и повернулся спиной, отодвинувшись на другой конец кровати.

Я подождала, пока он заснул, тихонечко встала и выскользнула на кухню. Не зажигая света, впотьмах сварила себе кофе и поднялась в кабинет на второй этаж. О работе и речи быть не могло. Я просто сидела у открытого окна и смотрела на спящие холмы. Так и встретила рассвет.

Недопитый кофе давно остыл. Я спустилась вниз, в кухню, чтобы сварить себе свежий.

Анна уже бодро шуршала в кухне.

– Приготовить вам завтрак? – она с готовностью взялась за сковороду. – Яичница? Тосты? Или горячие вафли? Тесто на оладьи уже готово. Пять минут и будет первая порция с пылу, с жару.

– Спасибо, ничего не нужно. Я сама сварю кофе.

– Ты совсем ничего не ешь, – в кухню вошел Род.

Свежий, бодрый, в белой рубашке, с мокрыми, зачесанными назад волосами. Сразу видно, что хорошо выспался, в отличие от меня.

– Так не пойдет, Ника, – решительно заявил он. – Анна, будьте любезны, глазунью для нас с Никой. И оладьи. Ника не любит омлеты и яичницу. Только глазунью. Наша бывшая помощница Рита всегда ее жарила по утрам. Это, можно сказать, семейная традиция.