Вот так, сидя у окна, пытаясь запомнить хоть что-нибудь из сквозняком пролетающих пейзажей, я думал, наблюдал и ждал в предвкушении тысячной остановки, когда же поезд соизволит замедлить свой ход. Я ждал, теряя терпение и наполняясь отчаянием. Со времени океанских каникул прошло уже много, очень много ожидания.

Поскорей бы состав устал от своего марафона! Быстрей бы начал все ленивей проползать железные ступени, чтобы, в конце концов, пронзительно запищав и пустив по телу предсмертную судорогу, окоченеть, замерев на месте. Поскорей бы.

За окном была ночь. Нет, точно ночь.

Я лежал на койке во тьме, разбавленной наружным светом. Вроде бы ничего странного. Вроде бы…

Ночью я очень крепко сплю. Вижу неестественно яркие сны, с пробуждением хронически выпадающие из памяти. Быстро, легко засыпаю и так же просыпаюсь – словно ныряю в бассейн и уже спустя мгновение выныриваю. Что может убаюкать слаще перестука колесных пар? Просыпаюсь лишь в предчувствии скорой стоянки. Просто пробуждаюсь без особых причин и больше не смыкаю глаз. Значит, скоро придется поработать.

Думаю, теперь понятно, каково было подхватиться среди ночи. Не дремать – просто лежать, чувствуя – что-то не так, не как всегда, ненормально.

Первое – я проснулся ночью. Второе – не слышно стука колес и не чувствуется привычной тряски. Третье – сквозь сомкнутые веки, где в беспорядочном бешенстве метались сбитые с толку зрачки, проникали частицы, чуждые тьме. Свет? Но откуда? В полночь?!

Сел на койке, коснувшись ступнями потрепанного половика. Сквозь выцветшие занавески, скорее украшающие окно, нежели дающие реальную пользу, в нескольких метрах от вагона можно было разглядеть яркий живой шар. Сфера искрилась вовсе не солнечным светом. ИСКУССТВЕННЫМ СВЕТОМ!!!

Казалось, окутанный тьмой фонарь никак не может одолеть ее, с трудом освещая себя, пару метров земли да скупо выплескивая сияние на мое окно. Все-таки это было очень непривычно – смотреть на свое купе, тьму которого разгоняет свет уличного фонаря.

Я натянул рубашку, снял и нацепил висевшие на плечиках штаны униформы, затем туфли и, глубоко вздохнув, попытался избавиться от волнения. Затем проник в тамбур. Долго провозился с наружной дверью. Когда же, наконец, она была открыта и ступени спущены, глянул во мрак – несмело, робко. Спускаюсь на платформу, еще несколько шагов – и, растерянно озираясь, оказываюсь внутри яркого шара, оберегающего меня от темноты, словно кокон – личинку,

Впервые я столкнулся со следами присутствия иных людей. Впервые настоящая станция, а не дикий ландшафт. Многое впервые.

– Ну что, дождался? – спросил я вслух.

Я стоял в лучах фонаря, будто под животворным душем. Тонкая хлопчатобумажная рубашка не могла защитить от промозглой ночи. Все тело пробирала дрожь. Но я даже не пытался сопротивляться ей: ведь сейчас даже она была символом надежды и скорых изменений.

В слабом свете фонаря я стоял, скрестив на груди руки, чтобы хоть немного стало теплей. Но все равно дрожал, понимая – не столько от холода, сколько от предвкушения (как в канун Нового Года – вслед за мандариновым запахом) чего-то важного, большого и радостного.

Конечно, хотелось зайти в купе и взять пиджак, но я все не решался. Казалось – стоило лишь шагнуть на железный пол тамбура, как сразу же раздастся пронзительный гудок и состав тронется, навсегда увозя от светившейся в ночи надежды. Поэтому и мерз, рассматривая вагонные окна. Когда стоишь на потрескавшемся асфальте в абсолютном одиночестве, под фонарем, в окружении полночи и смотришь на ряды окон твоего дома-тюрьмы, возникает странное ощущение. Трудно осмыслить, что можно жить сразу во всех этих вагонах.