– Мне сдается, что они просто свихнулись, эти господа! – проговорила она.

– Вполне возможно, почтеннейшая Кэт, вполне возможно! – подтвердил мистер Джон Прот, снова берясь за свою мирную лейку. – Что же тут удивительного? Ведь те, кто женятся, всегда бывают немного не в своем уме!

– Митс! Митс!

– Что, сынок?

– Что творится с моим дядей Дином?

– И сама не знаю!

– Уж не болен ли он?

– Да нет. Но если так будет продолжаться, наверняка заболеет.

Разговор этот происходил между молодым человеком лет двадцати четырех и шестидесятипятилетней женщиной, сидевшими в столовой, в одном из домов по Элизабет-стриг, в том самом городе Уостоне, где только что совершилось столь необычное бракосочетание на американский манер.

Этот дом на Элизабет-стрит принадлежал мистеру Дину Форсайту. Дину Форсайту было сорок пять лет, и он не казался моложе. Крупная голова, растрепанная шевелюра, маленькие глазки, очки для сильно близоруких, слегка сутулая спина, могучая шея, во все времена года дважды охваченная галстуком, доходившим до самого подбородка, широкий, помятый сюртук, обвисший жилет, нижние пуговицы которого никогда не застегивались, слишком короткие брюки, едва прикрывавшие чересчур широкие башмаки, колпачок с кисточкой, сдвинутый назад и оставлявший открытыми седеющие непослушные волосы, лицо, изрезанное тысячью морщин, обычная для североамериканцев остроконечная бородка, несносный характер, всегда на грани гневной вспышки, – таков был мистер Дин Форсайт, служивший в утро 21 марта предметом разговора между его племянником Фрэнсисом Гордоном и старухой Митс.

Фрэнсис Гордон, лишившийся еще в раннем детстве родителей, воспитывался у мистера Дина Форсайта, брата своей матери. Хотя со временем к Фрэнсису и должно было перейти довольно порядочное состояние дяди, он все же не счел себя свободным от обязанности трудиться, да и мистер Форсайт придерживался такого же мнения: После окончания курса гуманитарных наук в прославленном Гарвардском университете племянник мистера Форсайта пополнил свое образование, прослушав еще и курс юридических наук. В данное время он был адвокатом в Уостоне, где вдовы и сироты не могли бы найти более ревностного защитника. Фрэнсис Гордон до тонкостей изучил все законы, речь его лилась легко, а голос звучал горячо и убедительно. Собратья по профессии, старые и молодые, питали к нему уважение, и он умудрился не нажить себе ни одного врага. Фрэнсис Гордон обладал приятной наружностью – густыми каштановыми волосами и красивыми карими глазами, он прекрасно держался, был остроумен без язвительности, услужлив без подобострастия, проявлял достаточно ловкости во всех видах спорта, которым страстно увлекается американское светское общество. Как же ему было не занять место среди самых изысканных молодых людей города и как ему было не влюбиться в очаровательную Дженни Гьюдельсон, дочь доктора Гьюдельсона и его супруги, урожденной Флоры Клэридж!

Но было бы преждевременным уже сейчас направить внимание читателя на эту девушку. Приличнее для нее будет выступить на сцену в кругу своей семьи, а для этого еще не наступило время. Впрочем, до этого не так уж далеко. Во всяком случае, необходимо проявить строжайшую последовательность в изложении этой истории, требующей величайшей точности.

Что касается Фрэнсиса Гордона, мы добавим лишь, что жил он в доме на Элизабет-стрит, который, по всей видимости, ему суждено было покинуть лишь в день вступления в брак с мисс Дженни… Но еще раз: оставим пока мисс Дженни Гьюдельсон в покое и скажем лишь, что добрая Митс была поверенной всех тайн хозяйского племянника, которого она обожала как сына или, вернее, как внука, – ведь бабушки, как известно, побили рекорд материнской любви.