Разворачиваюсь, даже делаю шаг в сторону, но не могу уйти. Где-то внутри напирает заглянуть внутрь на всякий случай. Господи, зачем я вообще ищу ее? Почему просто не перевелся с того дня? Почему продолжаю думать об Исаевой? Дело же не в ней, не она же бросила мою мать с животом, не она обещала любить, а потом струсила.

Ладно! К черту. Щелкаю замок, поворачиваю ручку. Лучше убедиться, чем винить себя после. Однако стоит только свету проникнуть в темное маленькое помещение, как у меня сердце падает камнем к пяткам, обдавая холодом каждую клетку.

– Ева… – шепчу, не веря в происходящее. Девчонка лежит на полу, безжизненно, словно тряпичная кукла, которую выбросили в далекий шкаф и навсегда забыли. Волосы ее разбросаны по плечам, закрывая часть лица, юбка слегка задрана, обнажая бедра, пальцы не двигаются.

– Ева, – падаю на колени перед ней, дотрагиваюсь до рук, трясу, но она не подает признаков жизни. Меня обливает ледяным потом вдоль позвонка, губы покалывает, словно туда вонзают раз за разом острые иглы. Провожу ладонью по лицу девчонки, убирая прядки с глаз.

– Ева, очнись, – прошу, срываясь на крик. Долбанное чувство деважю хватает за глотку, проклятые кадры из прошлого, и обмякшее тело матери. Волосы встают дыбом на затылке, от осознания, что Ева может не очнуться, что я больше никогда не услышу ее голос.

– Твою мать! Ева! Детка, очнись, прошу тебя! – трясу ее, да только толку нет. Она продолжает безжизненно лежать в темноте, с закрытыми глазами. Говорят, только в пик максимального страха, мы понимаем, насколько были близки к кому-то, и насколько не хотим потерять его. В эту минуту я молился всем богам, чтобы Ева пришла в себя, чтобы снова посмотрела на меня. В эту минуту я готов был простить все, что кусало столько лет.

– Ева, милая, – шепнул. Мысли лихорадочно искрили в голове поэтому не придумав ничего лучше, я подхватил ее на руки, прижал к себе, и побежал в сторону медпункта.

– Все будет хорошо, слышишь? – говорил, пока мчался, словно сумасшедший по многочисленным коридорам. Как же много поворотов, как безумно много ненужных кабинетов и лестниц. Время замерло. Я отчетливо ощущал нарастающее чувство паники. Боль в висках от постоянной пульсации, и грудь, в которой от истерии билось в ненормальном ритме сердце.

Почему даже в такой ситуации, я продолжаю вспоминать мать?

21. Глава 18 - Ян

Как достиг медпункта, не помню. Переступил порог, уложил Исаеву на кровать дрожащими руками и принялся ждать, пока медсестра проводила манипуляции.

– Если она умрет… – дышал через раз, не понимая, что несу.

– Да с чего умрет? У нее пульс хорошо прослушивается, видимо в обморок упала. Молодой человек, вы бы водички выпели, бледный как стена.

– Какая, к черту, водичка? – крикнул на пожилую женщину, которая не была ни в чем виновата. Но мне плевать, главное, чтобы Ева очнулась. Я сидел на койке напротив, разглядывая ангельское личико этой дурехи: ее тонкие пальчики и худенькие плечи. Какая она все–таки маленькая и беззащитная.

– Выпейте, – медсестра протянула стакан, пришлось подчиниться.

– Когда она очнется? – спросил дрожащим голосом, не сводя глаз с Евы. Я знал каждую черту ее лица, даже маленькую родинку рядом с мочкой уха. Я знал, как она нервно теребила юбку, стоя у дверей, и с каким удовольствием пела, вдыхая жизнь в музыкальные композиции. Я знал, что она не переносит запах лилий, любит клубнику и загадывает желания, когда падают звезды.

Наверное, в мире нет человека, который мог бы рассказать больше, чем я о Еве. Как и нет человека, которого она настолько же сильно ненавидит, и человека, который пылает той же ненавистью к ней. Последние пять лет я старательно пытался стереть себе память, и старательно не замечал глубокой трещины, растущей день от дня в сердце. Но больше всего меня кусали мысли ненависти, и как бы это не звучало странно, я хотел перестать ненавидеть Исаеву.