– Оставьте, вам говорят! Ну что пристали! Не сидеть же мне над ним и день и ночь сиднем. Ведь я не сиделка. Я человек молодой, человек живой… Живой о живом и думает.

Не умирать же мне вместе с ним.

– Да уж все из баньки-то нужно бы было пораньше вернуться, коли дома такой трудный больной. Ведь уж к шестому-то часу утра, поди, кожу до дыр мочалкой протереть успели, а это можно бы было сделать и в другой раз.

Костя направился в другие комнаты. Старший приказчик дернул его за рукав.

– Не показывайтесь уж дяденьке-то на глаза, не раздражайте его перед смертью, дайте ему умереть спокойно, – сказал он.

Костя покорился и отвечал уже не огрызаясь:

– Я не войду к нему, не войду… Я только из гостиной в щелочку взгляну.

Проходя через приказчицкую комнату, он остановился перед двумя приказчиками помоложе и в оправдание себя сказал:

– Ведь эдакая оказия! Ни на час никуда не можешь отлучиться, чтобы чего-нибудь не произошло. Спрашивал меня дядя?

– Да как же не спрашивать-то? Часов с одиннадцати начали спрашивать, весь вечер спрашивали, раз десять спрашивали. Ну, с этого-то с ними и случилось… – отвечали ему.

– Очень плох старик?

– Давеча совсем кончались, а теперь не знаем, как… Там у них доктор сидит. Ведь уже причащали и исповедовали.

– Знаю… Слышал…

Костя покрутил головой, досадливо почесал затылок, вернулся в кухню и выпил целый ковш холодной воды. Направляясь из кухни в гостиную, он в коридоре встретился с Настасьей Ильинишной. Глаза ее были заплаканы.

– Явилось явленное чудо! Слава тебе господи! – сказала она. – Ах вы, изверг, изверг! Полюбуйтесь, что с дяденькой-то сделали.

– Довольно. Не ваше дело, – попробовал огрызнуться Костя. – Не могу же я…

Он не договорил. Слезы подступили ему к горлу. Он отвернулся.

«Боже мой! Боже мой! Что я за несчастный человек! И здесь около старика надо быть, да и там-то около Нади надо караулить», – мелькнуло у него в голове.

– Не показывайтесь уж ему хоть теперь-то на глаза, не раздражайте его, благо он об вас забыл и сам забылся, – прибавила Настасья Ильинишна.

– Я не войду… Я только из гостиной в двери загляну… – дал ответ Костя.

На цыпочках прошел он в гостиную. Старые половицы скрипели под его ногами. Там в гостиной стояла старуха-богаделенка Ферапонтовна, проживающая в доме, и, сложа руки на груди, переминалась с ноги на ногу. Завидя Костю, она укоризненно покачала ему головой. Костя подкрался к дверям, ведущим в спальню старика-дяди, и украдкой заглянул туда. Дядя полусидел-полулежал в кресле. Опухшие его ноги были протянуты на скамейку. Глаза были полузакрыты.

Слышно было тяжелое дыхание, прерываемое хрипом. Около старика суетился молодой доктор в военном мундире нараспашку. Из комнаты пахло лекарствами и спиртами. Костя посмотрел, вздохнул и, сознавая свою вину, с опущенной головой прошел к себе в комнату, где, усталый, и опустился на диван, закурив папироску. Старший приказчик, одетый в халат, лежал на кровати и дремал. Он открыл глаза и сказал:

– Всю ночь ведь на ногах и глаз не смыкали. Часу до двенадцатого все было хорошо. Таиса Ивановна псалтырь им читали. Начали мы ложиться спать и только прикурнули – вдруг Настасья Ильинишна бежит: «Умирает, – говорит, – умирает! Бегите за священником и за доктором». На вас рассердились, что долго вас из бани нет, – ну, им и подкатило. – Да уж слышали, – махнул рукой Костя.

– А уж теперь не в укор, Константин Павлыч, а надо же рассказать. Конечно же, вы человек молодой и погулять вам хочется, но надо покуда как-нибудь сократиться и подождать их раздражать.