– Ужин надо заказать на славу! Авось хоть этим задобрю я мою капризную премьершу, – говорил Караулов Надежде Ларионовне и, подозвав лакея, стал распоряжаться насчет ужина.

Антрепренер Караулов раскутился. Ужин был заказан действительно на славу. Он призвал даже повара и долго ему приказывал, как и что надо сделать. В буфете оказались плохи фрукты – и тотчас же был командирован лакей за фруктами в Милютины лавки. Не забыты были кофе и ликеры. Надежда Ларионовна захотела раков; в кухне хороших раков не оказалось – послали на садок за самыми крупными раками.

– Если рыбаки спят – буди их и во что бы то ни стало притащи раков! – кричал Караулов вслед посланному.

Костя сидел как на иголках и то и дело посматривал на часы. Он был положительно меж двух огней: с одной стороны – Надежда Ларионовна, от которой он был не в силах оторваться на этот вечер, с другой стороны – больной дядя дома, у которого он отпросился только в баню. Любовь к женщине и угрызения совести, что вот он оставил дома больного старика, который, может быть, теперь ждет его, спрашивал его и сердится на него, боролись в нем – и любовь пересиливала. Он начал заглушать угрызения совести вином. Закуска перед ужином была уже подана, и Костя с жадностью накинулся на водку.

– Адольф Васильич! Василий Сергеич! По третьей… Без трех углов дом не строится, – говорил он, протягивая руку к бутылке.

– Не пейте много водки. Шампанское будем потом пить, – предостерегал его Караулов.

– Не могу. За процветание Надежды Ларионовны!

– Хотя водку при таких пожеланиях не пьют, но все-таки от подобного тоста отказаться не в силах… Не в силах… – заикался Караулов. – Надежда Ларионовна! У меня или где на другой сцене, но желаю, чтоб ваш талант крепнул, крепнул и разрастался в гиганта искусства, – обратился он к Люлиной.

Та ласково кивнула ему головой.

Водка развязала всем языки. Даже хмурый Шлимович начал отпускать комплименты Надежде Ларионовне и сказал:

– Сегодня вы надбавили себе цену на сорок – пятьдесят процентов. Жаль только, что не было газетных рецензентов, а потому ничего не будет сказано в газетах.

– Пригласим рецензентов, завтра же пригласим! – кричал Караулов.

– Да, но уж завтра не может быть этого шикарного инцидента с шубой.

– Расскажем им, запоим их и заставим написать и раззвонить во все колокола.

Караулов подсел к Надежде Ларионовне, жалобно склонил голову набок и заговорил:

– Божество мое, не покидайте меня. У меня в театре вы, так сказать, возникли, у меня расцвели, у меня и продолжайте цвести. Не ездите в Курск. Плюньте на Голенастова. – Ах, боже мой! Да должна же я, наконец, сделаться настоящей актрисой! – вскричала Надежда Ларионовна. – У него большой театр.

– Вы и у меня сделаетесь настоящей актрисой. Вы уже теперь настоящая актриса. Завтра закатим угощение рецензентам, и вознесут они вас выше небес.

– Но ведь Голенастов дает четыреста рублей в месяц.

– Голенастов – мошенник, он только сулит, а сам никому жалованья не платит. Он три раза прогорал, два раза от долгов бегал и всю труппу на бобах оставлял. Ну, я вам дам двести рублей и два бенефиса в зимний сезон.

Караулов махнул рукой.

– Ах, какие вы, право… – отвечала Надежда Ларионовна. – Мне деньги нужно, мне жить нечем, а жить хочется хорошо. Еще если бы обожатель был хороший да щедрый…

– Надюша! Все тебе будет, все, что только душенька твоя захочет, останься только, – начал Костя.

– Ах, подите вы! Слышали уже… На посуле-то вы, как на стуле, а как дойдет дело до настоящего – сейчас: погоди да погоди! – раздраженно проговорила Надежда Ларионовна.