– Да все вы понимаете.

Но доктор Доу возразил:

– А может, и нет. Может, и нет.

Она взглянула на него, а затем они оба уставились на меня. Только сейчас я заметил в их глазах вежливую лихорадку, и от этого зрелища мне захотелось выскочить из собственной кожи, выпрыгнуть из окна и, стуча костями, рвануть куда подальше.

Доктор Доу сказал:

– Если вы пришли не вымогать деньги, мистер Кензи, то зачем?

Я обернулся к нему. В мягком свете, заливавшем кабинет, он выглядел больным.

– Я не уверен, что все, что произошло с вашей дочерью за несколько месяцев до ее смерти, было случайным.

Он наклонился вперед, предельно серьезный:

– Что, «интуиция» взыграла? «Нутром чуете», Старски[7]? – Глаза его снова лихорадочно заблестели, и он откинулся на спинку кресла. – Я даю вам сорок восемь часов, чтобы раскрыть это дело. А если не сможете, то к зиме будете патрулировать Роксбери. – Он хлопнул в ладоши. – Ну как, убедительно получилось?

– Я просто пытаюсь понять, почему ваша дочь погибла.

– Она погибла, – сказала Кэрри Доу, – потому что была слабой.

– В каком смысле, мэм?

Она тепло улыбнулась мне:

– В самом прямом, мистер Кензи. Карен была слабой. Одна проблема, другая, вот она и сломалась. Моя дочь, мой ребенок, была слабой. Ей требовалась постоянная поддержка. Она два десятка лет наблюдалась у психиатра. Она нуждалась в ком-то, кто держал бы ее за руку и повторял ей, что все будет хорошо. Что мир работает как надо. – Она подняла руки, словно желая показать: «Que sera sera»[8]. – Но мир не работает как надо. Карен узнала это на собственной шкуре. И ее это раздавило.

– Проводились исследования, – сказал Кристофер Доу, склонив голову в сторону жены, – которые показали, что суицид по сути – пассивно-агрессивный акт. Не слышали об этом, мистер Кензи?

– Слышал.

– То есть человек не столько хочет убить себя, сколько желает причинить боль своим близким. – Он долил чаю себе в чашку. – Посмотрите на меня, мистер Кензи.

Я посмотрел.

– Я интеллектуал. И благодаря этому достиг успеха в жизни. – В его темных глазах блеснула гордость. – Но, будучи человеком значительного интеллекта, я, возможно, не так восприимчив к эмоциям окружающих. Возможно, что я мог бы гораздо лучше поддерживать Карен, пока она росла.

Его жена сказала:

– Ты прекрасно со всем справлялся, Кристофер.

Он отмахнулся. Ввинтился взглядом в меня.

– Я знал, что Карен так до конца и не смирилась со смертью своего биологического отца. И – да, возможно, мне следовало активнее доказывать ей свою любовь. Но никто не совершенен, мистер Кензи. Никто. Ни вы, ни я, ни Карен. А жизнь полна разочарований. Так что не сомневайтесь, нас всю оставшуюся жизнь будет мучить совесть, что мы могли бы больше сделать для своей дочери, но не сделали. Однако угрызения совести – продукт для внутреннего потребления. И эти сожаления – только наши. И потеря – только наша. И чего бы вы ни добивались, я могу прямо сказать вам, что нахожу вашу затею довольно жалкой.

Миссис Доу сказала:

– Мистер Кензи, можно вас спросить?

Я посмотрел на нее:

– Конечно.

Она поставила чайную чашку на блюдечко.

– Дело в некрофилии?

– Что?

– Этот ваш интерес к моей дочери. – Она протянула руку и провела пальцами по поверхности кофейного столика.

– Э-э, нет, мэм.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

– Так в чем же тогда дело?

– По правде сказать, мэм, я и сам толком не знаю.

– Пожалуйста, мистер Кензи! Хоть какая-то идея у вас должна быть. – Она разгладила подол своей рубашки. Внезапно я почувствовал себя крайне неловко. Стены комнаты словно сжались вокруг меня. Я ощущал собственное бессилие. Ну как я мог в нескольких словах описать желание исправить зло, жертве которого уже ничто не поможет? Как объяснить внезапные порывы, которые направляют, а зачастую и определяют нашу жизнь?