Я отключил в себе эти гребанные мысли, вырвал их с корнями под прессом выпитого, но все равно у меня не встал ни на одну. Я махнул на это рукой, упиваясь хотя бы тем, что в мой больной мозг перестала приходить она. Спасибо, спасибо, спасибо.

Хорошо, что Надя меня сейчас не видела, она бы точно сказала, что я гроблю своей здоровье из-за такой бесполезной вещи, как выпивка.

Я печально улыбнулся, ударяя кием по шару. Точно в цель. Шар укатился в лузу, и я залпом опустошил стакан. Хорошо, что ее здесь нет. И пора бы прекратить думать еще и о ней. Пора прекратить думать о том, кто давно уже не в этом мире, а мою жизнь покинул по собственному желанию задолго «до».

МНОГО ЛЕТ НАЗАД

—Ты подонок! Вот кто ты, ты как смел вообще на мою дочь засматриваться?! Ишь какой, щенок, что ты с ней сделал? Мать отведет ее к врачу. Не дай Бог, там что-то будет не так, не дай Бог. Я урою тебя живьем, подонок! — отец Нади схватил меня за грудки и приложил о стенку. Я бы поступил с женихом своей дочери также. Урыл бы. Закопал. Потому я его понимал, ни в чем не обвинял. А затем он меня отпустил и резко отошел к окну, говоря уже на иврите. Грозные слова кидали мне в лицо как бросают камни.

Градус беседы ощутимо увеличивался, это по интонации мог осознать, но я все это время молчал, пока мужчина не ударил кулаком по стене и не схватился за голову, замолчав на пару минут. Тишина стала оглушительной.

Мой отец дружил с ним годами, и я понять не мог одного, как так быстро у него поменялось мнение обо мне? Подонком я никогда не был, дочь его не тронул в том смысле, о котором он думал, хоть и хотел. Черт возьми, я хотел так, что от желания мне сводило мышцы. Я спал и видел себя в ней, ее на себе. Но я не смел даже касаться так, как она не позволила бы.

Даже поцелуи были словно украденные, нам непозволенные. Я обо всем спрашивал, даже о том, чтобы взять за руку. О чем вообще тут можно было говорить?

—Я понимаю вашу боль, и мне жаль, что вышло все именно так. Я изначально хотел рассказать вам все как на духу. Но ситуация обернулась совсем не так, как планировалось. Мне бы и в голову не пришло осквернять вашу дочь, вы можете не проверять ее, не делайте ей больно. Надя ни в чем не виновата. И она не вела себя как-то не так, как не позволено вашей вере, — я говорил без особой вежливости, это все смахивало на приказ.

Мужчина рассмеялся, услышав мой ответ, только вот в этом смехе сочеталось какое-то непредсказуемое отчаяние.

—Скромность — это один из высших еврейских идеалов, она была чистой и непорочной, ее мысли были благие до тебя. Она была моим ангелом, а стала…— он замолчал, кинул на меня беглый взгляд и отвернулся. —Только с мужем можно все. Только так.

Мы молчали оба, каждый о своем, как говорится. И я, будучи в трезвом уме и твердой памяти, в свои неполные сопливые двадцать, с абсолютной уверенностью и непоколебимостью сказал тогда главные для себя слова:

—Я прошу руки вашей дочери, хочу, чтобы Надя стала моей женой, официально. Как положено. Я люблю ее и хочу прожить всю свою жизнь с ней…

Договорить мне не дали. На пол упал огромный графин с водой, и этот звук символизировал начало конца. Моего личного ада, где был только бесконечный огонь, в котором я полыхал живьем.

—Замуж? Она уже обещана другому, и свадьба будет очень скоро. Это все мы забудем, как страшный сон. Надя уже взялась за ум и готовится к свадьбе. А ты не смей к ней даже приближаться, не смей общаться, не смей напоминать о себе, она почти замужняя. Муж по вере, своя кровь, все как положено. Держитесь от нас подальше. Все.