— Ты, все же, ебнутая, — говорит отец, — зря я на гены понадеялся. К ним мозги еще нужны, а они у тебя — от матери, похоже.

— Не надо так про маму говорить, — обрываю я его. И пусть внутренне я вполне согласна, потому что мама — та еще звезда… Но это я могу говорить. И про себя. А он — не может.

Она меня рожала и воспитывала, в конце концов, как умела, пока он… Где-то был! И, судя по квартирке, нифига не бедствовал!

Отец молчит, переваривая мое хамство, отпивает еще, видно, для успокоения нервной системы, затем наливает второй бокал, толкает мне.

— Выпей.

— Я не пью.

— Правильно, – кивает он, — ладно… Сейчас сложная ситуация, Лика… Блять, никогда не думал, что у меня дочь будут Анжеликой звать, — неожиданно усмехается он, — твоя мамаша… Ей эта хрень нравилась, французская… Все время, помню, по видосу крутила… Как только нарыла у меня в доме этот бред?

Он крутит головой, и лицо его становится таким… Странным. Мечтательным даже. Словно вспоминает о чем-то теплом и веселом.

Меня как-то это выражение даже чуть-чуть примиряет с действительностью. Если он, вспоминая о маме, такое ощущает, то, может, и я не ошибкой была? Ну, или не совсем ошибкой…

— Почему вы расстались? — спрашиваю я.

Он переводит взгляд на меня, и глаза теряют теплоту. Острыми опять становятся, жесткими.

— Мать не говорила? — отпивает он еще из бокала.

— Нет.

— Она не захотела меня ждать, — он отворачивается, щурится на город за окном.

А я смотрю на его профиль, жесткий, по-мужски красивый, и думаю, что в молодости мой отец, наверно, вообще огнище был. Он и сейчас полне себе ничего: высокий, крепкий, без живота, с сединой и крутыми морщинами у губ и глаз. Такой Харрисон Форд на русский лад, только поострее и погрубее.

Маму можно понять, что повелась.

А вот что не стала ждать…

— Из тюрьмы?

— Оттуда, — кивает он.

Ну… Тоже можно понять…

— Я про тебя не знал, — снова говорит он, — она нихера не сказала… А когда я через десять лет вышел, она уже давно свалила из города… Я не стал искать, не до того было.

— А как узнал? — удивляюсь я.

— Люди добрые сказали, — усмехается он, — я не поверил… Но проверил… Оказалось, правда.

— И давно?

— Пару месяцев, — отвечает он, — смотрели за тобой… Я все думал, надо оно или нет…

— То есть, ты знал, в какой заднице я живу, и еще и думал? — вырывается у меня, и вот обиду не могу сдержать.

Вспоминается, что я за эти два месяца как раз на выпускном побывала, в перешитом из старого маминого платье. Одноклассницы ржали.

А потом как на линейку в каблуху шла… И юбку свою, единственную тоже, стремную. Над ней, а еще над моими белыми волосами, которые вообще ни в какую укладку не укладываются, тоже ржали.

И отчима вспоминаю.

И…

Ой, да много чего!

А этот, значит, наблюдал и думал, надо ли мне!

— Ты не знаешь, как я живу, девочка, — отвечает мне отец, — и лучше бы не знать тебе…

— Тогда почему я здесь, в итоге?

— Потому что у меня проблемы. А еще крыса завелась.

— А я причем?

— А ты — мое единственное слабое звено…

Молчу, переваривая информацию.

Слабое звено, значит… Жила себе, жила… Бедненько, грустненько, не видя перед собой никакого особого будущего, даже не размышляя о нем!

Тут бы насущные проблемы решить, вот честное слово, не до планов!

И надо же, в один момент эта моя не самая счастливая жизнь оказалась под угрозой! Вот за что? Ну ладно бы успела погулять вволю! Тряпки красивые потаскать, в салоны походить дорогие, на тачках погонять… Да в универе крутом поучиться, в конце концов! Всегда же хотела! Тогда понятно было бы, что за все надо платить!