Ее речь не произвела на меня должного впечатления, лишь вызвала новый приступ хохота.

– Истерика, – со знанием дела объявил один из стражников и залепил мне пощечину. Полновесную, без какого-либо намека на уважение к женскому полу.

– Мужская солидарность? – мгновенно успокоившись, я пристально посмотрела на него. – Советую держать ее при себе. Если мой муж сменит гнев на милость и восстановит меня во всех правах, первым делом я позабочусь о твоем увольнении.

Любитель давать волю рукам скрылся за спинами товарищей.

– Ваша келья. – Монахиня толкнула боковую дверь, темным пятном выделявшуюся на белой стене, и прошла вперед. Пламя факела осветило скудную обстановку: узкий шкаф, низкую кровать и крошечную тумбочку. – Располагайтесь. Учитывая обстоятельства, сегодня ужин вам принесут сюда в виде исключения. В остальные же дни следует ходить в общую столовую со всеми сестрами.

Стоило мне переступить порог, как дверь закрылась, послышался характерный звук поворачивающегося ключа и удаляющийся шорох шагов.

«Попалась птичка в клетку, – мрачно констатировал внутренний голос. – Допелась».

Решив не расстраиваться по этому поводу и не терять времени даром, я первым делом изучила место, в котором, по мнению Талейна, проведу остаток дней.

Келья оказалась убогой – два шага в ширину, четыре в длину, особо не разгуляешься. С неудовольствием отметила решетку на окне, слишком узком, чтобы давать много света. Стало понятно, почему у монахинь такие бледные лица. Интерьер был по-монастырски скудным: в шкафу помещалось не более пяти платьев, впрочем, монахиням вряд ли нужно больше, рядом стояла низкая и короткая кровать. Спать на ней можно было, лишь подтянув колени к подбородку или сидя.

«Верну титул – проведу церковную реформу!» – возмущенно решила про себя.

«Вернешь ли?» – поддел внутренний голос.

Огрызнуться я не успела. В замке повернулся ключ, дверь открылась, явив моему взору еще одну монахиню, обряженную в белую рясу – настоятельницу монастыря, мать Лавинию. В руках вошедшей был поднос. А на нем – кувшин с неведомым напитком, и – о чудо! – исходящие горячим паром пирожки! Развод разводом, но еда – прежде всего! Желудок моментально напомнил о несостоявшемся обеде и запоздалом ужине сварливым ворчанием, поэтому моего терпения хватило лишь на короткий приветственный кивок, после чего я села на тумбочку, поставила поднос на колени и жадно вцепилась в пирожок, по величине напоминавший лапоть. Начинка оказалась сухая, из толченой фасоли, но меня это не смутило. Ягодный морс вполне исправил положение. Поэтому с ужином я закончила в считаные минуты, и только потом вспомнила о настоятельнице, с которой, будучи некогда вторым лицом в городе, была знакома.

– Простите… – Я без зазрения совести поставила поднос на пол и вернулась на тумбочку, поскольку в ожидании конца трапезы монахиня присела на кровать, не оставив мне места. – Стресс и дальняя дорога способствуют пробуждению аппетита.

– Понимаю. – Тонкие бесцветные губы сложились в сочувствующую улыбку. Спокойный голос звучал мелодично, но с легкой грустью. – Надеюсь, происшествие вас не сломило и не лишило здравомыслия?

– Вот еще! – Я вызывающе вздернула подбородок, не считая нужным выставлять напоказ душевные раны. – Если вы пришли прочитать мне лекцию о моем поведении, а также о заведенном в этих стенах распорядке, то зря стараетесь. Все обвинения в мой адрес это даже не ложь, а вопиющее недоразумение! И в рясу я обряжаться не стану. Также убедить меня в том, что все присутствующие здесь мои сестры и братья, у вас тоже не получится. Молитву я знаю лишь одну, и в то, что Всевышний помогает всем и каждому, теперь уже не верю.