– Ещё покатаемся, Мила?

– С удовольствием, – ответила я совершенно искренне.

Оно, конечно, правильно говорят: скажи, кто твой друг и тебе хамбец! Но по всему видно, что Гродский Кириллу не друг, а работодатель. Если бы меня судили по моей директрисе, то даже служба за здравие и за упокой не помогла бы, так что я расслабилась.

Кирилл неспешно увёл чёрного, как уголь, Бумера вверх по тропинке, но к счастью, не поехал в замок Чупа-Чупса, а свернул направо. Над головой снова пролетел квадрокоптер, я показала ему язык и средний палец. Бесит!

Вошла за калитку и обнаружила на крыльце ветхого старичка.

– Здравствуйте! Вам кого?

– Тебя, пожалуй, красуня, – дед постучал палкой по косому крыльцу и покачал головой. – Ты чья будешь?

– Ничья, своя собственная, – улыбнулась я.

– Ох, неучи вы все, молодёжь, – пробурчал старик. – Чья, значит, фамилиё твоё какое?

– Ах, понятно! Я Рыжикова, Милена. Бабушки Тоси двоюродная внучатая племянница. Вы её, наверное, знали?

– Знал понятно. Куды ж! Антонина говорила, что все её родичи сплошь говнюки, только одна, мол, дивчинка смешная есть. Ты то бишь.

Я удивилась. Однако должно же быть хоть какое-то объяснение её завещанию. Дед осмотрел меня внимательно, достал из кармана толстый мятый конверт и, смяв его ещё больше в корявых жёлтых пальцах, протянул мне.

– Тута, почитаешь.

– Что там? – насторожилась я.

– А я почём знаю? Я чужие письма читать не горазд. Отдала мне, мол, «если помру, отдай, а помрёшь первым, так не майся». Харáктерная была Антонина, упря-ямая! – он снова покачал головой с редкими нечесаными волосами.

Я раскрыла дверь.

– Проходите, дедушка! Только простите, я ещё не обжилась. Вы, возможно, из глубины своего опыта посоветуете мне, за что взяться сначала, чтобы привести этот дом в порядок?

Дед вошёл, осмотрелся, попыхтел, постучал палкой по полу, издающему почти музыкальный скрип.

– Что скажете? – спросила я.

– Сама жить будешь?

– Сама.

Дед смотрел на меня долго и внимательно, даже придирчивей, чем вчера Надежда, затем достал из кармана спички и протянул мне.

– Зачем? Спички у меня есть, – ответила я с непонимающей улыбкой.

– И эти бери, – сказал дед. – Сожги всё к едрене фене, развалюху эту. Землю продай, да купи себе комнату в городе.

– Что вы такое говорите? – нахмурилась я.

– А то, что не проживёшь ты, дивчина, сама в этой дыре. Говорят, Чупа-чупс скупает. Ему и продай, не жадный вродя. Вон ремонт во дворце культуры за свой счёт отбабахал и библиотекарше платит. У Турчаненков хату купил, цены не снижал, и у Поляковых. Продавай.

– Я не хочу, – упрямо сказала я. – Это он вас послал?

– Та хай? Сам пришёл. Антонина вот нагрузила, земля ей пухом. Только така, як ты, тоненька, холёна, ручки-ножки маленьки, куда тебе хозяйство? Шо, корову доить умеешь?

– Нет.

– Хату белить?

– Нет.

– Может дрова порубаешь сама?

– Нет.

– А курей когда не жареных видала?

– Ну-у...

Он вложил в мою ладонь спички и кивнул:

– Жги.

Потом шаркая солдатскими, приспущенными сапогами и царапая палкой пол, пошёл прочь. Я проследила, как он покинул двор, и сердито осмотрела свой обшарпанный особняк с яркими неуместными здесь чемоданами и пока ещё разбросанными повсюду моими вещами, не нашедшими место.

Жечь? Вот ещё!

Я села за грубый стол, достала телефон и открыла органайзер. Распланирую план действий, как праздник. В конце концов, это только моя жизнь, и мне решать, что с ней делать. Затем я взяла мятый конверт, покрутила его в пальцах и раскрыла аккуратно. На столешницу упал сиреневый цветок бессмертника. Что бы это значило?