Войник между тем суетился около ручного багажа и забирал его.

– Чего вы тут вертитесь! – крикнула на него раздраженно Глафира Семеновна. – Подите прочь!

Войник заговорил что-то по-сербски и упоминал слово «ваген». В это время раздались свисток паровоза, глухой стук поезда и зазвонил станционный звонок. Пришел из Вены поезд, направляющийся в Софию и Константинополь.

– В вагон он нас сажать хочет, – сказал Николай Иванович про войника. – Ну, сажай, сажай, что с тобой делать. За вытаскивание из кареты багажа получил, а теперь еще столько же получить хочешь? Получай… Только, братушка, чтоб места нам были хорошие. Слышишь? Добры места. Пойдем, Глафира Семеновна.

И супруги направились вслед за войником садиться в вагон.

Когда они вышли на платформу, движение на ней было еще меньше вчерашнего. Приезжих в Белград было только трое, и их можно было видеть стоящими перед полицейским приставом, рассматривающим около входа в таможню их паспорта. Отправляющихся же из Белграда, кроме супругов Ивановых, никого не было. Супруги сели в вагон прямого сообщения до Константинополя, и, на их счастье, нашлось для них никем не занятое отдельное купе, где они и разместились.

– Добре вечер, захвалюем… – сказал войник, поблагодарив за подачку нескольких никелевых монет, и удалился.

Глафира Семеновна стала хозяйничать в вагоне.

– Прежде всего, надо разостлаться и улечься, – сказала она, развязывая ремни и доставая оттуда подушку и плед. – Увидят лежащую даму, так поцеремонятся войти. А ты не кури здесь, – обратилась она к мужу. – Пусть это будет купе для некурящих.

– Да не беспокойся. Никто не войдет. Отсюда пассажиры-то, должно быть, не каждый день наклевываются. Посмотри, вся платформа пуста.

И действительно, на платформе не было ни души: ни публики, ни железнодорожных служащих.

Прошло с четверть часа, а поезд и не думал трогаться. От нечего делать Николай Иванович прошелся по вагону, чтобы посмотреть, кто в нем сидит. Двери купе были отворены. В одном из купе лежал на скамейке врастяжку и храпел всласть какой-то турок в европейском платье, а o том, что это был турок, можно было догадаться по стоявшей на столике у окна феске. Против него на другой скамейке сидел сербский или болгарский православный священник в черной рясе и черной камилавке и чистил апельсин, собираясь его съесть. В другом купе было пусто, но на сетчатых полках лежали два франтовских чемодана с никелевыми замками, висело рыжее клетчатое пальто с пелериной и на столе стоял цилиндр. Еще одно купе было заперто, но из-за запертых дверей слышалась польская речь. Раздавались два голоса. Николай Иванович вернулся к себе в купе и сообщил о своих наблюдениях жене.

Прошло еще полчаса, а поезд и не думал отправляться.

– Когда же, однако, мы поедем? – забеспокоилась Глафира Семеновна, поднялась и вышла на площадку, чтобы спросить у кого-нибудь, когда отойдет поезд.

Две бараньи шапки везли ее сундук на тележке.

– Боже мой! Еще только наш багаж в вагон везут! – сказала она и крикнула шапкам: – Скоро поедем?

– Еданаест и половина… – послышался ответ.

– Боже мой! Еще полчаса ждать, – проговорила она и, войдя в вагон, сообщила об этом мужу.

– Ну так что ж, посидим подождем. Вот я чайку из нашего чайника напьюсь. Признаюсь, я даже люблю так, не торопясь. Это напоминает наши маленькие русские дороги. Там иногда на станции просто какого-нибудь Ивана Ивановича ждут, который непременно обещался сегодня ехать с поездом, – отвечал Николай Иванович.

– Ну нет, уж этого я не люблю. Ехать так ехать.