– Остановиться мы решили в готеле «Пера-палас»… – сказал ему Николай Иванович, шествуя за ним.

– Да, я при этого самого гостиница и состою проводником. Вот мой знак. О, это первая гостиница в Константинополе! Она содержится от американской компании спальных вагонов… «Wagons-Lits»… В Париже такого гостиницы нет.

Проводник вынул из кармана медную бляху с надписью и нацепил ее на грудь своего пальто.

– Деньги турецкие у вас есть? – продолжал он. – Позвольте мне одного турецкого меджидие на расход. Здесь в турецких владениях надо давать бакшиш направо и налево, а если вы будете сами рассчитываться, то вас замучают, да и дороже вам это обойдется. О, русского «на чаек» пустяки перед турецкого бакшиш! Но где в России нужно подать пятиалтынного, для турка и пятачок довольно. Есть у вас турецкие деньги? А то надо разменять.

– Вот…

И Николай Иванович вытащил из кармана пригоршню турецкого серебра, наменянного ему англичанином. Проводник взял большую серебряную монету и сказал:

– Здесь в Турции мелкие деньги очень дороги и за промен вот такой монеты на мелочь надо заплатить около пятнадцати копеек на русского деньги…

Он подошел к окошку тут же на станции, за которым виднелась красная феска в усах, с громадными бычьими глазами и черными бровями дугой, сросшимися вместе, и разменял монету на мелочь.

Подошли к дверям, загороженным цепью, около которых стояли полицейский офицер в европейском мундире и в феске и солдат. Солдат держал конец цепи в руках.

– Votre passe, monsieur…[108] – произнес офицер, учтиво прикладывая руку к феске.

Проводник тотчас же заговорил с ним по-турецки, сунул ему паспорт супругов Ивановых, и солдат отвел цепь для прохода.

Очутились в таможенном зале. Приезжих из-за границы было совсем мало: пять-шесть человек. Сундуков и чемоданов на столах для досмотра не было и десятка.

– Приготовьте ключ от вашего багаж. Сейчас принесут ваш сундук. И уж если кто у вас будет просить бакшиш, никому ничего не давайте. Я за все расплачусь, – сказал проводник и побежал с квитанцией за сундуком.

Появился сундук на столе. Николай Иванович открыл его. Около него, как из земли, вырос таможенный сторож в феске, без формы, в турецкой рваной куртке, но с бляхой на груди. Он ткнул себя сначала в грудь, а потом, указав на сундук, протянул к Николаю Ивановичу руку пригоршней и, оскалив зубы, произнес:

– Бакшиш, эфенди…

– С него, с него проси… – указал Николай Иванович на проводника. – Вот наш казначей.

Проводник сунул ему в руку несколько тоненьких медных монет и сказал супругам:

– Пиастр даю, а ведь это всего только семь копеек на русские деньги.

Подошел таможенный чиновник в феске и с зелеными петлицами на воротнике гражданского сюртука, посмотрел на таможенные ярлыки австрийской, сербской и болгарской таможен на сундуках, произнес слово «русский», улыбнулся и махнул рукой, чтоб закрывали сундук.

– Ах, какая любезность! – не утерпела и воскликнула Глафира Семеновна. – Что же это, только русским такой почет в Турции? – спросила она проводника.

– Всем, мадам. Учтивее турецкой таможни в целом мире нет, но надо только бакшиш дать, – сказал проводник и тотчас же сунул чиновнику в руку, пояснив: – Десять пиастров даю. Вот и все.

Сундук заперт. Глазастый оборванец-носильщик, рослый и массивный, как слон, в феске, повязанной тряпицей, взвалил на плечо увесистый сундук как перышко и потащил его к выходу.

Подошел еще носильщик и кланялся, прикладывая ладонь к феске.

– Этому пиастр за то, что принес из вагона сундук, – проговорил проводник, суя в руку носильщика монету. – Здесь уж так принято, что один в таможню приносит, а другой из таможни уносит. Вот и этому солдату надо дать, что цепь у входа держал, – прибавил он и тут же сунул и солдату что-то в руку. – А вот этому старому дяденьке за то дать надо, что он ярлык на вашего сундук налепил.