– Ты силач?

– Да, к несчастью.

– Употреби же один раз эту силу на спасение соотечественника. У наших окон решетки крепкие, но тебе под силу сладить с ними. А как выбраться, я обдумаю.

– А если после узнают? – Штейнер запнулся, но сейчас же спохватился. – Да ведь я и забыл, что завтра меня уже на свете не будет.

Он подошел к окну и стал рассматривать решетку, покачивая громадной головой.

– Ну что, справишься? – спросил его магнат, с беспокойством следивший за ним.

Гигант взглянул на арестованного и сказал с горькой усмешкой:

– С чем, может быть, не сладил бы карпатский медведь, с тем сладит дунайский.

Он схватился обеими руками за решетку, уперся ногой в стену и изо всей силы дернул поперечную перекладину. Перекладина согнулась под этим нечеловеческим усилием. Также согнулись и остальные прутья, но оставались еще в раме. Теперь небольшого усилия было бы достаточно, чтобы вынуть всю решетку.

– Готово, господин граф, – заявил Штейнер, утирая пот, катившийся по лицу. – Вы теперь сами сможете вынуть остальное. Только предупреждаю вас: сегодня не пытайтесь.

– Нам не к спеху, – сказал магнат. – У нас еще три недели впереди.

– А решетка?.. Пожалуй, заметят.

– Не беспокойся. Нас сторожит Рибо.

– Рибо?.. Да, Рибо еще лучше других. Он по виду свиреп, а человек добрый.

Штейнер еще постоял минуту и повернулся к двери, наклонив голову.

– Прощайте, господин граф. Больше не увидимся.

– Напрасно ты задумал такую глупость, – сказал магнат участливо. – Лучше беги. Советую тебе я, магнат твоей родины, сын Дуная.

– Нет, господин граф, я уже сказал вам: не видать мне ни нашей пушты, ни нашей реки. В смерти найду забвение. Если вам когда-нибудь удастся увидать нашу родину, вспомните, что на берегу большой реки живет старуха, Марица Штейнер. Скажите ей, что сын умер в Алжире, сражаясь с кабилами.

Он направился к двери неровным шагом; граф окрикнул его:

– Штейнер!

Геркулес повернулся; он был бледен как смерть.

– Подойди сюда, – позвал его магнат, протягивая ему руку. – Дай руку.

Штейнер отшатнулся.

– Палач не может пожать руки благородного мадьяра, – сказал он со слезами.

– Говорю, пожми. Я, твой земляк, отпускаю тебе в эту минуту все, в чем ты виноват, и не по своей воле.

Штейнер бросился к руке магната, но вместо того чтобы пожать ее, горячо поцеловал.

– Благодарю вас, граф. Мне кажется, я поцеловал всю Венгрию, – сказал он.

Он хотел отворить дверь, но она оказалась заперта.

– Ах он, проклятый! Он запер меня, чтоб я вышел не прежде, чем покончу вас. Только он не знает Штейнера.

Он налег на дверь, и она с шумом отворилась: замок отскочил. Вся казарма задрожала, будто от землетрясения. Часовые у входа закричали:

– К ружью!

Больные в лазарете звали на помощь, думая, что дом рушится. Только тосканец помирал со смеху.

В коридорах несколько минут слышались крики, проклятия и звон посуды, ударявшейся о стены.

Затем минутная тишина, и громкий выстрел.

Штейнер сдержал слово: он пустил себе заряд прямо в сердце.[14]

Прошло несколько минут после выстрела, глубоко поразившего если не тосканца, то магната. В дверях, отворенных мадьяром, показался человек. То был сержант Рибо.

– Адская ночь! – сказал он входя. – Люди стреляются, земля трясется, дверь в карцер настежь. Магнат встал.

– А это вы, Рибо? – сказал он. – Я вас ждал.

– А я, граф, не мог дождаться, когда можно будет пойти к вам. Я боялся, что варвар Штейнер переломает вам все ребра. Вахмистр обещал ему бутылку коньяку, если он вас совсем искалечит.

– А кажется, этот Штейнер себя искалечил, – заметил тосканец.