По словам дяди, вначале ему снились самые обыкновенные сны, сменившиеся таким кошмаром, подобного которому он не видывал ни в одной из прочтенных книг. Он находился в привычном мире людей, но мире искаженном, лишенном привычной плоскостной гармонии, где вещи вокруг сливались в невероятных, абсурдных сочетаниях. Происходящее напоминало беспорядочно наложенные одна на другую картины, как если бы пространство и время растворились друг в друге, смешавшись самым нелогичным образом. В этом калейдоскопе призрачных иллюзий иногда проступали отчетливые, если так можно назвать их, кадры, абсолютно не связанные между собой. Сначала дядя видел, как лежит в наспех вырытой яме, и над ним склоняются искаженные злобой лица в париках и треуголках. Затем он был в старинном доме, детали интерьера и жильцы которого беспрестанно исчезали и появлялись вновь, и он не мог четко видеть ни тех, ни других, ни даже очертаний комнаты, так как расположение окон и дверей постоянно менялось, как и предметы вокруг. Все это было загадочно, чертовски загадочно, и дядя говорил, будто стыдясь своих слов, из опасения, что ему не поверят, что во многих лицах он безошибочно различил характерные черты семейства Харрисов. Пока ему снился сон, его не покидало чувство удушья, словно кто-то чужой вторгся в его тело, пытаясь подчинить его жизненные функции себе. Я задрожал, подумав о том, какой трудной была борьба за жизнь между этим телом, столь много претерпевшим за восемьдесят лет, и неведомыми силами, способными ввергнуть в ужас и молодых, но успокоился при мысли о том, что сон оставался лишь сном, и эти видения были вызваны переживаниями и трудами, выпавшими на нашу долю и отодвинувшими все иные наши дела и чаяния на второй план. Разговор с дядей притупил во мне чувство опасности, и вскоре я вновь начал зевать, поддаваясь сну. Дядя мой казался свежим и бодрым и с радостью принял вахту, несмотря на то, что кошмар заставил его проснуться намного раньше, чем окончились положенные два часа отдыха. Сон быстро сморил меня и был насыщен видениями самого жуткого рода. Я был во вселенской бездне одиночества, и всюду были враги, окружавшие мое узилище. Я был связан по рукам и ногам, во рту торчал кляп, и я слышал, как кричит толпа, что жаждет моей крови. Лицо дяди возникло передо мной, и я был напуган еще больше, нежели тогда, перед его пробуждением, все время пытаясь закричать, но безуспешно. Сон мой не даровал мне отдыха, и я ни секунды ни сожалел о крике, эхом разнесшемся по подвалу, разрушив оковы сна и немедля вернув меня к реальности, где все, что я видел, было настоящим и отчетливым.

Я спал, повернувшись спиной к стулу, на котором сидел дядюшка, и пробудившись столь внезапно, я увидел лишь дверь на улицу, северное окно, стены, пол и потолок в северной части подвала, отпечатавшиеся в моем сознании с ужасной отчетливостью яркой вспышкой, затмившей и уличный свет, и свечение, исходившее от грибов. Свет в подвале был слабым, при нем нельзя было прочесть и строчки, но его хватало, чтобы различить тень, отбрасываемую мной и моей кушеткой, и он обладал желтоватым, пронзительным оттенком, будучи чем-то иным, нежели обыкновенный свет. Я видел все вокруг необычайно четко, несмотря на то что другие мои чувства притупились. В ушах моих все еще стояло эхо крика, разбудившего меня, и я ощущал омерзительный запах, стоявший в подвале. Мой разум был настороже, как и мои чувства, и подсказал, что вот-вот случится нечто жуткое, и я вскочил на ноги, бросившись к разрушительным орудиям, которые мы предусмотрительно оставили у камина. Я ужаснулся при мысли о том, что мне предстоит увидеть, ведь кричал мой дядя, и я не знал, от какой опасности мне предстоит защищать нас обоих.