– Ну, штоб, значит, взяли его на фронт. Вроде как по своей охоте.

– Да ну! Иван Дронов?

– Еще на той неделе, говорят, подал.

– Гляди ты… А – молчок. Никому ни слова.

– А чего б ему в дуду дудеть?

– Ну, криворотый! Лих, лих малый!

Мужики поудивлялись, покрутили головами, и было заметно, что им почему-то сделалось неловко друг перед другом от этого известия. С ними было такое, как если бы они вшестером тужились одолеть бревно, но так и не подняли, а пришел Иван Дронов, не шибко-то и казист с виду, но, долго не раздумывая, подхватил и понес. И стало оттого совестно и непонятно: как же, мол, так? И в оправдание своей нерасторопности начинала вертеться злая мысль, хотелось придраться, а нет ли тут чего, какого подвоха, по правилам ли сия ноша поднята?

И первым придрался Кузьма, уже заметно охмелевший.

– Да бросьте, не возьмут его! Кто ж будет бригадирить? Это он так, покрасоваться. На него небось уже и бронь наложена.

– Да не, на Ивана не похоже, – сказал Леха Махотин. – Не такой он мужик, чтоб козырнуть заявлением.

– А чего ж: подал – а доси дома?

– Что ж тебе, так вот и сразу? Поди, еще рассматривают бумагу-то. Наверно ж, не один наш Иван.

– Посыльной говорил, в Верхних Ставцах еще сколько-то таких, – уточнил Зяблов. – Да из Ситного учитель.

– Ну вот, вишь… Да по другим селам. В военкомате тоже теперь запарка. Ну-ка, всех учти, всех сосчитай, кого брать, кого погодить.

– Так-то, пока рассмотрят, – хмыкнул Кузьма, – дак я, нерассмотренный, поперед их там буду. Какая ж разница? Али за то пули им особые отольют, золоченые?

– А вот та и разница, – сказал Леха Махотин. – То ты сам, а то по повестке.

– Ага… – вертанул белками Кузьма. – В хорошие набивается.

– А ты чего ж не догадался? – спросил Леха. – Ты б тоже, не будь дурак, взял бы да поперед его заявление подал. Глядишь, тебе тоже местечко подобрали б, умнику. Два аршина на бугре. А-а! Кишка тонка! Заткнись лучше.

– А ты? ты-то сам чего ж не подал? – взвился Кузьма. – Ты ж у нас тоже всех разумней, как послухать. А сам небось первым штаны замарал…

– Не, малый, ошибся, – усмехнулся Махотин. – Штаны мои чистые. Когда надо – пойду. Прятаться за чужие спины не стану.

– Ох, ерой! В земле потурой! А из земли вытащи, дак и лапы кверху.

– Это какие такие лапы? – посерьезнел, насторожился Махотин. – Смотри, друг, говори, да не заговаривайся. Как бы ты свои не задрал…

– Ладно тебе! – одернул Давыдко шурина.

– А чего он, з-зануда. А то враз по соплям разживется.

Махотин привстал, заходил скулами.

– А ну, давай выйдем… – сдавленно проговорил он. – Пошли, гад!

– Сядь, Алексей, – нажал на его плечо Афоня-кузнец. – И ты, Кузька, не скотничай. Не гни на людей напраслину. Пока нечего корить друг дружку… Кто подал, кто не подал… Еще только за столом сидим… Кто ж был к этому готовый? Тут и с мыслями еще не всякий совладал. Люди мы невоенные, у нас вон земля да хлеб на уме… Генералы и те небось затылки чешут, не знают, с какой карты лучше зайти, какой бить, а какую при себе держать. С какой ни пойдут, все не козырь… Все не наш верх…

– Да уж не козырь, это верно, – проговорил Давыдко.

– Вот у меня в кузне, – продолжал Афоня-кузнец, – на што уголь горюч, железо варит, и то не сразу разгорается. Его сперва раздуть надо, а тогда и железо суй. Так и это дело. Не всякому человеку вдруг на войну собраться. Не его это занятие. Ивану, поди, жизнь тоже не копейка… Как-никак, трое пацанов. Наверно, ночи покрутился, посмолил табаку. И нечего, Кузьма, чепать его понапрасну.

– Иван партейный, – напомнил Никола Зяблов. – Может, ему так предписано.