Отныне пути назад у нее не было. Выбирать не приходилось. А если вернется Артур? Но об этом не стоило и думать, он никогда не вернется! Ради него она поставила на карту все, но оказалась ни с чем, потеряла его. Шерли отважилась изведать истинную любовь и потерпела горькую неудачу. До появления Артура все шло как будто неплохо. Бартон, простодушный толстяк, честный и прямой, каким-то образом (сейчас она и сама не понимала как) воплощал в себе надежное будущее. Но теперь, теперь… Шерли знала: денег у него достаточно, чтобы построить домик для них двоих, – он говорил ей об этом. Бартон постарается сделать ее счастливой, в этом она не сомневалась. Они займут примерно такое же положение, как и ее родители, или чуть более высокое, хотя и не намного, и никогда не будут терпеть нужду. Несомненно, у них будут дети, потому что Бартон страстно этого желал, несколько детей, и на это уйдет время, долгие годы ее жизни, печальные, унылые годы! Между тем Артур, чьих детей ей так отчаянно хотелось произвести на свет, станет лишь воспоминанием – подумать только! – а Бартон, скучный, ничем не примечательный Бартон осуществит свою заветную мечту, и почему? Потому что в любви ее постигла неудача, вот почему, и теперь в ее жизни никогда уже не будет настоящей страсти.

Она никого больше не полюбит так, как любила Артура. Шерли знала: это невозможно. Он был слишком хорош, такой обворожительный, такой замечательный! Где бы она ни была, за кого бы ни вышла замуж, всегда, всегда, Артур будет вторгаться в ее жизнь, вклиниваться между ней и ее избранником, срывать с ее губ каждый поцелуй. И лишь его одного будет она любить и целовать. Шерли промокнула платочком глаза, отвернулась к окну и стала смотреть вдаль, а когда за стеклом показалась Латония, вновь задумалась (такова великая сила любви): а что, если Артур когда-нибудь вернется или уже вернулся? Вдруг он по счастливой случайности сейчас на станции или нарочно пришел ее встретить, успокоить ее измученное сердце? Раньше он приходил на станцию ее встречать. Как она летела к нему, склоняла голову ему на плечо и тотчас забывала о существовании Бартона. Тогда ей казалось, что они с Артуром не разлучались ни на мгновение. Ах, Артур, Артур!

Но нет, нет, то была Латония: виадук над путями железной дороги, длинная деловая улица, трамваи с табличками «Центр» и «Лангдон-авеню», мчавшиеся обратно, в большой город. В нескольких кварталах поодаль, на тенистой Бетьюн-стрит, как никогда скучной и бесцветной, стоял дом ее родителей, и Шерли вдруг особенно остро поразила серая обыденность их привычной жизни: газонокосилки, лужайки, веранды, похожие одна на другую. Бартон будет ходить на службу и возвращаться со службы, как ходила сама Шерли и ее отец, а она будет заниматься домом, стряпать, стирать, гладить и шить, заботиться о Бартоне, как заботится сейчас ее мать об отце и о ней. И она не будет любить мужа по-настоящему, как ей хотелось бы любить. О, это ужасно! И все же в действительности избежать замужества она не могла, хотя сама мысль об этом казалась невыносимой. Нет, она должна, должна, ради… ради… Погруженная в задумчивость, Шерли закрыла глаза.

Она прошла по улице под ветвистыми деревьями, мимо одинаковых домов и лужаек, в точности таких же, как у нее, и застала отца на веранде за чтением вечерней газеты. Заметив его, она вздохнула.

– Вернулась, дочка? – приветливо окликнул ее отец.

– Да.

– Твоя мать спрашивала, что ты будешь на ужин: бифштекс или печенку. Лучше сама ей скажи.